Страница 65 из 118
Распространение культа Сильвана говорит о возросшем в III в. значении местного сельского населения городских территорий и сел как в жизни городов, так особенно в римских войсках. В III в. получает широкое распространение почитание гениев и безымянных богов: эти боги — младшие (dii minores), «безымянные» и «остальные» (dii ceteres), т. е. не вошедшие в римский пантеон, боги отеческие, возвращающие и охраняющие (dii conservatrices, dii reduces patrii), как они именуются в надписях. К ним обращаются с мольбами о защите отдельного человека, легиона, центурии, города, а подчас и всей провинции. В подавляющем большинстве случаев такие алтари ставились военными.
К богам кельтских и иллирийских племен обращаются высшие римские офицеры и даже императоры. Септимий Север вопрошал паннонских авгуров об исходе своей битвы с Клодием Альбином в Галлии, и те предсказали ему победу. Этими авгурами были жрецы кельтских богов племени эрависков[272]. К богиням-матерям паннонских и далматских племен взывал накануне этого сражения военный трибун Первого легиона Минервы Тиберий Клавдий Помпейян, сын известного полководца и сподвижника Марка Аврелия — Тиберия Клавдия Помпея на. Этот высший офицер римской армии поставил посвящение Матронам-Ауфаниям и Матерям паннонцев и далматов (Aufanis Matronis et Matribus Pa
Не исключено, что на основе каких-то местных традиций религиозной жизни, а также под влиянием восточных культов на Дунае в III в. возникло и получило широкое распространение конное божество, известное в науке как «Дунайский всадник»[273]. Расцвет его культа приходится на последние годы III в. В культе «Дунайского всадника» нашли свое ярчайшее проявление суеверие и мистицизм. Раскопками не обнаружено до сих пор ни одного святилища «Дунайского всадника», ни одной надписи. Все свидетельства, представляющие собой пластинки с изображением символов культа, анэпиграфны. Суть религии «Дунайского всадника» пока неясна. Его главными почитателями были военные, и пластинки происходят главным образом из Дакии, Паннонии и Верхней Мезии. На этих пластинках из свинца или мрамора был представлен усложненный набор различных богов и символов: в центре изображалась какая-то богиня, как полагают, Кибела, по обеим сторонам от нее — конные воины, сокрушающие врага; внизу — сцена пиршества и юноша, отождествляемый с Диоскурами или Кабирами, а также мистическая сцена заклания барана. Изображалась также змея и сосуд для магических действий. Над всей этой сценой возвышалось Солнце с короной в лучах, шествующее в триумфальной процессии на колеснице с четверкой лошадей. Все изображение обрамлено аркой с колоннами.
Пластинки «Дунайского всадника» были, скорее всего, амулетами. Они принадлежат, в сущности, к той группе памятников религиозной жизни, которая открывается нам в известных «табличках проклятия». Подобные таблички происходят и из дунайских провинций и на их характеристике мы остановимся ниже. «Дунайский всадник» возник в среде паннонской армии[274]. Его широкая популярность в армии в конце III в. является свидетельством распространения в это время народных верований, которым могли быть не чужды и сами иллирийские императоры. Известно, например, что мать императора Аврелиана была жрицей храма Солнца в родном поселке императора (SHA. Aurel., 4, 2–3; 5, 5), а император Галерий, по сообщению Лактанция, всю жизнь боялся и чтил каких-то горных духов своих родных мест (Lact. De mart, persecut., И, 1–2; Aur. Vict. Epit. de Caes., XL., 15–16).
Местные верования и традиции продолжали жить и в армии, и в среде аристократии кельто-иллирийских племен вплоть до III в. Надгробные памятники второй половины I в. — первой половины II в., происходящие с территории племени эрависков, о которых уже упоминалось, содержат изображения астральных символов — звезд, Солнца, Луны[275], свидетельствующие о том, что в местной среде было распространено почитание Солнца и Луны. Недавние раскопки на территории бывшей римской Паннонии (в Салачка, комитат Толпа) обнаружили серебряные предметы, относящиеся к одежде и украшениям жрицы культа Солнца и Луны (ARP, р. 178–179). В правление Филиппа Араба, когда Нижнедунайские провинции испытывали сильное давление готов и карпов, Флавий Питиан Август, романизированный эрависк, предки которого получили римское гражданство уже в I в., посвятил алтарь кельтскому божеству Юпитеру Тевтату за здоровье и благополучие императора и правящей династии, а также на благо общины эрависков (CIL, III, 10418).
Эта культовая деятельность, связанная с местными религиозными верованиями и традициями, отмечена и на сельских территориях городов, и в самих городах. В Бригеционе в III в. почиталось кельтское божество Гран, ассоциировавшееся в римский период с Аполлоном. Августал в Бригеционе — Квинт Ульпий Феликс, оставивший здесь несколько надписей (CIL, III, 10972; 11042; RIU, II, 337, 503), отремонтировал па свои средства храм этого бога. Этот Квинт Ульпий Феликс был cultor loci eius. Очевидно, помимо обязанностей августала, он исполнял и какую-то другую жреческую должность, связанную с почитанием Аполлона Грана. Культовые обязанности он совмещал с обязанностями префекта в ремесленной коллегии портных, подарив этой коллегии в 220 г. здание для собраний коллегиатов. Он завещал коллегии деньги на празднование розалий, дня поминовения усопших, построил на свои средства в Бригеционе в 211 г. портик и подарил его коллегии для устройства пиров и прогулок.
Эти и другие подобные данные говорят о том, что в тех провинциальных городах, где племенная община оказывалась приписана к городу или инкорпорирована в его состав, эта община становилась равноправным участником его религиозной и культурно-идеологической жизни. Представители знати с правом римского гражданства могли быть в этом городе магистратами, патронами ремесленных коллегий, на них лежали материальные и моральные обязанности в пользу всей общины граждан. Воздействие города в этом случае на сельское население было самым непосредственным, тем более что проживавший в селе, находившемся на территории города, как известно, считался гражданином этого города (Dig., 50, 1, 30).
Культура и образованность римского провинциального общества, а также его этика и в известной мере интеллектуальная жизнь вообще находят отражение в такой группе памятников, как эпитафии. Они, в частности, свидетельствуют, что в провинциальных городах были представители профессий, которые древние относили к «свободным искусствам». Различали artes liberales и artes illiberales — последние связывались преимущественно с физической деятельностью человека и потому считались занятием рабским. Artes liberales определялись как такие занятия, которые достойны свободного человека, а потому их называли liberalia studia (Sen. Ер. ad Luc, 88, 2, 20). Для занятия такими науками требовался status libertatis. Римское право относило к «свободным искусствам» риторику, грамматику и геометрию[276]. В период Империи, во всяком случае начиная со времени Веспасиана, лица подобных профессий освобождались от городских повинностей. К ним относились грамматики и ораторы, врачи и философы (Dig., 50, 4, 18, 29). Наместнику провинции вменялось в обязанность следить за тем, чтобы преподаватели риторики, грамматики и геометрии получали за свой труд плату (Dig., 50, 13, 1).
272
Alföldi G. Pa
273
Tudor D. Corpus monumentorum religionis equitum Danuviorum: Etudes preliminaires, 13. Leiden, 1969.
274
Mocsy A. Pa
275
Nagy L. Les symboles astraux sur les monuments funeraires de la population indigene de la Pa
276
Профессия геометра, землемера (agrimensor, mensor agrorum) была потому отнесена римлянами к «свободным искусствам», что в древнейшем Риме измерение полей было обязанностью авгуров, т. е. связано со жреческой должностью См.: Visky К. Die «artes liberales» in den römischen Rechtsquellen unter Berücksichtigung der Ulpianstelle (Dig., 50, 13, 1). — In: Gesellschaft und Recht im griechisch-römischen Altertum. В., 1968, I, S. 269, 279.