Страница 90 из 128
7. ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О НАУКЕ В МАССОВОМ СОЗНАНИИ. ПАРАДОКСОГРАФИЯ
Культурные ценности римлян, восходившие к основаниям римской гражданской общины, оставались жизнеспособными до тех нор и в той мере, пока их носители не утратили связи с породившей их формой социального устройства. С установлением и развитием новой формы государственности неразрывная связь гражданина и общества, лежавшая в основании римской гражданственности и свободы, приходила в противоречие с новыми формами зависимости. С наступлением Империи иначе стали понимать основные вопросы философии и цели познания природы. Космологические проблемы и вопросы бытия, ведущие к преодолению ограниченности человека, как и проблемы нравственные, направленные на совершенство человеческого духа, оказались теперь за пределами шкалы ценностей массового сознания. Речь уже не шла о едином мировоззрении для граждан общины. Учение о едином, вечном, живом и прекрасном космосе оставляло равнодушным большую часть населения Римской империи. Умозрительные представления, далекие от практических забот и не связанные с повседневностью, составили область научных теорий. Излюбленной формой научно-популярного чтения становятся «ученые» сборники и сенсационные сведения, набранные из богатейшей традиции научного знания Греции и эллинизма. Не только произведения «низших» жанров, но и философские и научные трактаты включали разнообразные сведения из области естественнонаучных парадоксов, из сферы удивительного. В большом количестве распространяются и отдельные сочинения, где речь шла о невероятных или труднообъяснимых с точки зрения естественных законов явлениях. Причем эта тематика находила отклик не только среди малообразованной публики, но и у людей образованных. Очень популярны были произведения вроде сборника «Физиолог», содержащего описание из мира естественной природы с рассказом о чудесной силе каждого предмета, или сочинения по физиогномике[167]. Перипатетик Полемон, достигший огромного влияния при Адриане, составил для риторов руководство по физиогномике, которое использовал и Гален в качестве пособия в медицинской практике[168]. Охотно читали сочинения по онирокритике — всевозможные снотолковники, от популярных до имевших тенденцию придать толкованию снов научный характер, вроде сонника Артемидора Эфесского, писавшего также о гадании по полету птиц и о хиромантии. Возрастает вера в сны и знамения среди разных слоев общества.
В литературе времен Империи очень популярны были сюжеты о непосредственном общении человека с богом-целителем Асклепием, о связях божества со святым или мудрецом в произведениях пифагорейского толка, были и практические руководства в магическом искусстве. Занимательность и пестрота литературы этого периода в большой мере были результатом использования парадоксографической традиции. Парадоксографы собирали необычный материал из разных областей научного знания: из мира природы, из истории, медицины, зоологии, антропологии. Для парадоксографа материал этот представлял интерес прежде всего из-за его необычности, поэтому «удивительное» и «чудесное» занимали у него исключительное место. Это не «удивленно» Платона и Аристотеля перед неизведанным явлением, служившее толчком к научному познанию природных явлений, не часть целого. «Удивительное» парадоксографов, существующее в массовом сознании как частность вне целого, гипертрофировалось и приняло новые формы. Плиний Старший упоминает авторов, специально собирающих описания необычных явлений: «В медицинских трактатах и в книгах людей, интересующихся подобными сведениями, можно обнаружить сообщения о рождении 12 близнецов одновременно» (VII, 11). Основные понятия парадоксографии — «удивительное» и «необычное». Авторов привлекает все замечательное из области естественной истории (удивительные растения, животные, источники) или человеческих отношений (необычные законы, странные обычаи, отклонения от нормы и аномалии человеческой природы), вообще всякие нарушения природной закономерности вроде рождения уродцев, двухголовых, четырехглазых, шестипалых и пр. Темы парадоксографических сочинений не слишком разнообразны: фольклорные мотивы о душах покойников и оборотнях и странные случаи из мира природы (долгожители, гермафродитизм, гигантизм и пр. среди людей, а также необычные и редкие животные). Материал, используемый парадоксографами, восходит генетически к ранней греческой литературе — эпической поэзии и ионийской натурфилософии. Живые существа обитают во всех известных элементах — стихиях: в земле — гномы, в воде — нимфы, в воздухе — сильфиды, в огне — саламандры. Описания крокодила, золотоносных муравьев, единорогов и прочих редких животных соседствуют у парадоксографов с мифическими существами вроде птицы-феникс, мантихоры-людоеда, гиппокентавра и др.
Интерес к парадоксам природы проявляли многие авторы римской научной традиции, при этом изучение тайн природы у них нередко оборачивается интересом к таинственным явлениям из мира природы. Плиний совершенно естественно включает в свое произведение описание птицы-феникс, мантихоры и гиппокентавра, что соответствует его целям в духе традиции книжного энциклопедического знания. Для Плиния а Аристотель, и Ктесий такие же научные авторитеты, как и анонимный медицинский трактат и парадоксографический сборник. «Чудесное» y него не противопоставлено законам природы, между ними нет противоречия. И для Сенеки природа потенциально чревата и отклонениями от нормы (NQ, VII, 27, 5), но это будто бы лишь подчеркивает ее величие и божественность. У римских научных авторов «чудо» не соотносится с познавательными возможностями человека, т. е. принципиально непознаваемо, по его можно объяснить через описание. В римской традиции книжного знания парадоксографии — не поэтический вымысел и не мнение невежд, но одна из греческих научных теорий, воспринятых от эллинизма, главный аргумент которой — мнения предшественников, а главный принцип изложения — описание в духе «истории». Рассмотрение явлений природы пронизано научно-описательным характером в духе истории, а книги о природе — они же и примеры для жизни.
Греческая научно-философская умозрительная концепция природы сознательно исключала вымысел и чудеса. Плиний и Сенека иначе описывают гиппокентавра, чем, скажем, Гален или Секст Эмпирик. «Муза» ПОЭЗИИ в числе прочих свойственных ей украшений требует также чудесного и не столько стремится просвещать, сколько поражать воображевне и очаровывать слушателей. Мы же, для кого важнее истина, чем вымысел, хорошо знаем, что вещество семени человека и лошади ни в коем случае не может смешаться» (Gal. De usu part., III, 1). Хотя Плиний — вполне серьезный научный автор и вряд ли стремился поражать воображение слушателей, он все же ссылается на записки императора Клавдия, который пишет, что в Фессалии родилась полулошадь-получеловек и, не прожив одного дня, скончалась. От себя же он добавляет, что сам видел похожее чудовище, забальзамированное в меду (HN, VII).
Разнообразные свидетельства, приводимые Плинием, подтверждают лишь то, что «удивительное» для него имело смысл только в совокупности с целым, иллюстрируя величие природы и ее законов, подчиненных «всеобщности». Парадоксографа поэтому в книжной традиции энциклопедического знания римлян — научный источник, выступающий наряду с другими научными авторитетами. Лишь оторванные от общефилософской концепции космического (природного) бытия, необычные явления, существующие у Плиния, Сенеки и других «серьезных» ученых в связи с целым, группируются парадоксографическимн авторами и становятся сюжетами, не имеющими ничего общего с научным рассуждением; подчиняясь тенденции представить «удивительное» зримо и осязаемо, эти сюжеты переходят в область развлекательного чтения с curiosa, mirabilia[169].
На примере сборника «Об удивительном» историка Флегонта Тралльского, отпущенника Адриана, видно, каким образом группировались необычные сведения. В первых трех главах сборника рассказывается о привидениях; наиболее известен рассказ о Филиннион — духе молодой девушки, являвшейся по ночам в дом родителей, — сюжет, использованный Гёте в «Коринфской невесте». Сюжет второй истории, повествующей о выходце из загробного мира Поликрите, Флегонт заимствовал у Гиерона Александрийского. Третью историю — о предводителе конницы царя Антиоха Буплаге, восставшем из мертвых и пророчившем в стихах, — Флегонт передает, ссылаясь на Антисфера-перипатетика. Следующие главы (4—И) — о гермафродитах; здесь источниками Флегонту служат Гесиод, Дикеарх, Клеарх, Каллимах. Другому занимательному сюжету — о находках останков гигантов — посвящены главы 11–19. Небезынтересны читателю и случаи удивительных рождений, среди которых младенцы, появившиеся на свет с различными аномалиями (гл. 20–27): «А еще при Нероне родился на свет четырехголовый, также и других членов по четыре…». Тема удивительных рождений продолжается в рассказ о редких случаях рождения четырех, пяти и шести близнецов, среди которых и пятьдесят дочерей Даная (гл. 28–31). Описывает Флегонт несколько случаев преждевременной возмужалости, когда родителям не более 6–8 лет (гл. 32–33). Две последние главы повествуют о гиппокентавре, найденном в аравийском городе Сауне (гл. 34–35): гиппокентавр этот жил на высокой горе, очень ядовитой, питался мясом; его не смогли доставить цезарю живым, так как он скончался, не вынеся перемены климата, поэтому его забальзамировали и послали в Рим, где и показывали на Палатине. Флегонт пишет как очевидец: лицо у этого кентавра человеческое, только очень страшное, руки и пальцы волосатые, ребра срослись с животом. У него конские копыта и ярко-рыжая грива, впрочем, от бальзамирования она почернела, как и кожа. Роста он не такого большого, как его изображают, но и не малого. Продолжая тему кентавра, Флегонт пишет: «Говорят, что в этом городе встречались и другие гиппокентавры. А если кто не верит, то он может увидеть воочию того, который был прислан в Рим; он находится в императорских хранилищах, набальзамированный, как я уже сказал».
167
«В эту эпоху псевдонаука становится малой литературой, а литературные тенденции выражаются двояко: с одной стороны, существует доверие к разного рода невероятным вещам, с другой — стремление найти в естественных явлениях волю божества. Этот сорт литературы ведет начало от научного изучения природы, но в интересующую нас эпоху от научного духа остается самая малость» (Reardon В. Р. Courants littéraires grecs des IIe et IIIe siècles après J.-C. P, 1972. p. 241–242).
168
Evans E. C. Physiognomics in the Ancient World. — ТЛРЛ, 1909, vol. 59, p. 5.
169
Van Groningen M. В. A. Literary Tendencies in the Second Century A. D. — Mnemosyne, 1965, 18, p. 52.