Страница 71 из 128
В этот же период окончательно складывается и знаменитый принцип favor libertatis, по которому, если по той или иной причине вопрос о статусе человека либо о праве раба на свободу доходил до суда и дело оказывалось сомнительным, его следовало решать в пользу свободы. По тому же принципу, если раб должен был получить свободу по исполнении какого-нибудь условия, а ему это условие мешали выполнить, он все равно получал свободу. Если наследник скрывал завещание, по которому раб освобождался, раб мог подать на него в суд, хотя вообще раб с господином судиться не мог. Не отнималась свобода, данная по завещанию, и в том случае, если завещание оказывалось недействительным. Хотя часто favor libortatis считают результатом влияния гуманистических идей философов, он скорее обусловливался нежеланием раздражать людей и вызывать какие-нибудь эксцессы, отказав им в свободе, на которую они надеялись. Впоследствии Диоклетиан именно так формулировал причину, по которой он автоматически предоставлял свободу рабам, в течение 20 лет с ведома господина жившим как свободные (CI, VII, 22, 2). Вместе с тем в фамилию стали включаться свободные слуги, власть над которыми господина мало чем отличалась от власти над рабами (Dig., 21, 1, 25, 2). Особенно примечательно, что во изменение права гражданской общины, не признававшего возможным превращение римского гражданина в раба, теперь (видимо, в конце II в.) законом была санкционирована самопродажа гражданина, достигшего 25 или даже 20 лет. Так юридически оформлялось разложение класса-сословия рабов, некоторые из которых становились владельцами средств производства, а также humiliores, значительный слой которых деградировал до уровня рабов.
Вообще в отношении фамилии мы видим в законодательстве известную двойственность. С одной стороны, рабы получали известную правоспособность, с другой, в плане экономическом власть pater familia оставалась прежней. Не только раб, но и находившийся под отцовской властью сын юридически не мог чем-либо владеть. За заключенные им сделки отвечал отец, все им приобретенное становилось собственностью отца. Исключение составляло только то, что сын приобретал на военной службе и благодаря военной службе — так называемый «лагерный пекулий». Но если солдат, например, получал наследство от какого-нибудь частного лица, оно, как и наследство, оставленное рабу, принадлежало pater familias. По Ульпиану, не мог хотеть (velle) или не хотеть (nolle) тот, кто подчиняется власти отца или господина (Dig., 50, 17, 4). Когда перегрину даровалось римское гражданство, он получал и patria potestas — таким неотъемлемым компонентом прав римского гражданина она считалась. Видимо, как и прежде, здесь действовало отношение к фамилии как к основной производственной ячейке, все ресурсы которой должны были быть сосредоточены в руках главы, ответственного за добросовестное хозяйствование, не только для своей, но и для общей пользы, для пользы своих детей; дети считались при жизни отца как бы латентными владельцами — quasi domini, поэтому вступление в права наследования для них было продолжением господства, когда они получали свободное распоряжение имуществом (Dig., 23, 2, 11). Соответственно, составление завещания относилось не к частному, а к публичному праву (Dig., 28, 1, 3); общественной повинностью было опекунство, а магистрат, назначивший малолетним недобросовестного опекуна, отвечал по суду (Dig., 27, 1; 8). «Общей пользе» соответствовало не только сохранение и приумножение имущества для наследников, но и наделение приданым дочерей, дабы они могли вступить в брак и рождать новых граждан (Dig., 23. 3, 2). О значении фамилии говорит и тот факт, что коллегии иногда именовали себя фамилиями; юристы признавали, что наименование фамилии относится также и к корпорациям, имеющим свой особый устав (Dig., 50, 16. 197).
Такую же двойственность мы видим и в регулировании правом эпохи Империи отношений собственности, в первую очередь земельной собственности. В литературе неоднократно высказывалось мнение, что при Империи собственность на землю утрачивает все черты коллективного начала и становится в полной мере частной.
В пользу такой точки зрения говорят некоторые факты. Так, хотя не только в провинциях, по и в Италии, особенно на севере, существовали паги и села со значительными элементами общинных отношений, в праве вплоть до Поздней империи, эти отношения не учитывались. Напротив, выделение из общин частных владельцев, посессоров, видимо, поощрялось и права их охранялись. Член любой группы, совместно владевшей имуществом, будь то сонаследники или деловые товарищества, мог потребовать раздела имущества, и требование его удовлетворялось назначенным для раздела судьей или арбитром.
Как считается теперь, в правление Августа, и, возможно, в связи с его аграрными реформами, укреплявшими собственность землевладельцев, в праве появляется новый термин для обозначения земельной собственности — доминий (применявшийся только к италийским владениям, тогда как на провинциальной земле, верховным собственником которой был император, существовало только владение). Домиций означал, что право собственности на землю приравнивалось к праву dominus на раба, т. е. становилось как бы ничем не ограниченной, полной частной собственностью. В первую очередь это было в интересах крупных земельных собственников, так как снимались ограничения, налагаемые земельным максимумом, и устранялись опасения, что новые аграрные законы приведут к переделу земли. И недаром, как показали современные исследования, именно с этого времени начинается распространение латифундий. Не видим мы в нраве никаких ограничений на отчуждение земли, залог, ипотеку, аренду. Процедура соответственных сделок была подробно разработана юристами и упрощена. Так, например, хотя манципация все еще применялась, она часто заменялась простой передачей — traditio — с тем, чтобы затем по нраву usucapio земля становилась собственностью покупателя. В провинциях манципация вообще не применялась, там имело место только traditio.
Но, несмотря на все эти факты, римская частная собственность отличалась от частной собственности при капитализме, и ей всегда были присущи черты, восходящие к характеру собственности в недрах гражданской общины.
Хотя в принципе император был верховным собственником только Провинциальной земли, но весьма скоро как нечто само собой разумеющееся было признано, что он является верховным собственником всей земли империи. Заменив собой римский парод, он унаследовал от civitas и контроль над распоряжением землей и ее добросовестной обработкой все под тем же лозунгом «общей пользы».
В первую очередь этот контроль сказывался в многократно повторяемых законах, дозволявших занимать землю, оставшуюся необработанной, собственником, владельцем, лицом, заменявшим владельца (например, отсутствовавшего наследника), арендатором, переставшим извлекать из земли доход (fructus, что означало и плоды, и доход). Занявший такую землю и начавший ее возделывать не мог быть изгнан с нее даже прежним собственником. В этом смысле принцип «трудовой собственности» сохранялся в полной мере. По-видимому, именно действенностью этого принципа можно объяснить тот факт, что, несмотря на введение в право понятия доминия, мы не находим у римских юристов ни сколько-нибудь четкого определения этого понятия, ни различия между dominium и possessio, хотя, по их словам, между тем и другим не было ничего общего (Dig., 41, 2, 12, 1). Dominium и possessio могли совпадать, но могли и не совпадать, когда доминий принадлежал одному человеку, а possessio другому. Из Дигест мы узнаем, что владение обусловливалось факторами материальным (т. е. реальным использованием) и духовным (т. е. волей сохранять владение), тогда как доминий от воли господина не зависел и не мог быть предоставлен только на время. Но помимо таких, достаточно абстрактных моментов реальная разница между dominium и possessio в сочинениях римских юристов не улавливается, хотя в современных трудах по римскому праву такое различие конструируется, часто на основе скорее современного, чем римского юридического мышления. Dominus, не извлекавший из своей земли fructus, мог быть также ее лишен, как поссессор, арендатор, фруктуарий. И собственность на вещь, и владение ею одинаково определялись как право ее удерживать и вчинять за нее иск (Dig., 6, 1, 49, 2; 37, 1, 3, 2; 41, 1, 52). В обычном римском юридическом языке, когда речь не шла о казусе, требовавшем точных дефиниций, собственность безразлично именовалась possessio, ргоprietas, bonum, а всякий землевладелец именовался поссессором. Поссессорами часто называли и арендаторов городских земель, владевших ими, пока они продолжали вносить ренту. И во всех случаях неизменно действовал принцип «трудовой собственности»: переставший пользоваться землей лишался ее в пользу того, кто брался ее возделывать.