Страница 28 из 128
Повисает в воздухе и принятая Марком Аврелием стоическая доктрина любви (однако исключающей сострадание) к людям, согражданам по космическому и земному полису (II, 11; IV, 3; VII, 13). Как мы помним, для Сенеки, Диона Хрисостома, Эпиктета любовь к людям должна была выражаться в стремлении их научить и исправить. Но Марк Аврелий, исходя из неизменности мира, считает попытки исправить люден обреченными на неудачу: люди всегда — π при Веспасиане, и при Августе, и еще раньше — были льстецами, лжецами, озабоченными лишь собственной выгодой негодяями, внушающими лишь глубокое отвращение человеку разумному (V, 14; VI, 47). Стремиться к невозможному — безумие, ведь не могут злые не поступать так, как они поступают (V, 17). Нелепы политики, мечтающие в своих делах руководствоваться философией. Нельзя надеяться, что когда-либо осуществится республика Платона. Нельзя изменить мысли людей, а значит, они всегда останутся рабами, стонущими под игом (IX, 29).
Что же остается философу среди всей этой мерзости и хаоса, спрашивает он? И отвечает: уйти в себя, жить со своим Гением, который внутри нас, все принимать без ропота и гнева, ничем не запятнав свою душу, хотя практически это недостижимо (II, 13, 16; III, 16, IV, 3; V, 14, 27; VI, 47; X, 1). Он не оставляет надежды даже на загробное блаженство и отрицает значение благодарной памяти потомков. Тело, говорит он, вечно изменчивый поток, душа — дым и мечта, жизнь — война и остановка в пути, слава — забвение, ибо забываются даже самые великие люди, а если бы даже их слава сохранилась, то что им до этого после смерти? (II, 17). Душа после смерти переходит в воздух, затем поглощается, растворяется рождающей силой космоса (IV, 31). Форма и материя, из которых состоит человек, после смерти станет одной из частей космоса, та в свою очередь превратится в другую и так до бесконечности (V, 13). Как бы неким итогом служат его слова, исполненные сомнения в философских теориях: если в мире есть фатальная необходимость, нерушимый закон, то с ним нельзя бороться, если в мире царит провидение, которое можно умолить, постарайся стать достойным его помощи, если же мир — конгломерат без какого-либо определяющего начала, сохраняй среди этого хаоса нерушимый ум, который тебя ведет (XII, 14).
Как видим, Марк Аврелий уже полностью осознавал исчезновение каких-либо индивидуальных и общественных целей и у него идея общности природы и людей остается только лишенной содержания старой оболочкой. Стоицизм себя изжил, как изжил себя принципат Августа и Антонинов.
Неудивительно поэтому, что поиски жизненных путей, предложенные философами, начинают вызывать все больше возражений и насмешек, что им противопоставляются советы жить, не мудрствуя, полезной и деятельной жизнью, согласуясь с законами, правами, обычаями предков и того общества, в котором существуешь. Такие мысли мы встречаем у Лукиана («Гиппий, или Баня», «Паразит», «Гермотим, или О выборе философии», «Икароменипп») и особенно у возродившего школу скептиков Секста Эмпирика.
Какие формы такая мораль принимала в средних классах, среди более состоятельных плебеев видно из составленных в конце II или начале III в. «Моральных дистихов» Дионисия Катона. Они содержат и наставления, заимствованные у философов, как, например, советы довольствоваться малым, терпеливо сносить удары судьбы, чтить богов чистым разумом, а не кровавыми жертвами и не пытаться проникать в их тайны, не обвинять судьбу, если сам виноват в своей неудаче (I, 1; II, 2; IV, 3, 38), и наставления, в основном направленные на чисто практические цели. Таковы советы быть экономным, беречь и приумножать то, что нажил своим трудом или получил по наследству, не жертвовать известным ради неведомого, заниматься тем, что сулит выгоду, не упускать удачную возможность изучить полезное и доходное ремесло и научить ему детей, не вызывать ни зависти, ни осуждения мотовством или скупостью, умеренно пользоваться радостями Вакха и Венеры, дабы не повредить ни кошельку, ни репутации, иметь друзей, но не давать им себя перехитрить, уметь приспособляться к обстоятельствам, в случае необходимости притвориться дураком, не болтать зря ни о себе, пи о других, уступать высшим, так как они могут повредить (но из них можно извлечь и выгоду), не завидовать им, надеясь, что судьба накажет недостойных. Никакого намека на «гражданские добродетели» мы здесь не найдем. Правда, в «Кратких правилах», приписываемых тому же Дионисию Катону, упоминается уважение к законам, посещение суда и форума, защита отечества, но о свойственном гражданину «чувстве причастности» эти советы не говорят.
В том же направлении шла и философия, все более тесно сливавшаяся с религией. Она также стремилась ответить на один из самых насущных вопросов времени — как преодолеть чувство отчуждения, воспринимавшееся как отчуждение от извечной гармонии природы, откуда происходит зло в этом в принципе гармоничном мире и что должен делать человек, чтобы осуществить свое предназначение — быть хорошим и счастливым.
Чем далее, тем более, по мере упадка стоицизма, базой для ответов становились модифицированный платонизм и пифагорейство, взаимовлиявшие и взаимопроникавшие[24]. Для этой философии характерны, помимо символики чисел, разработка учения об идеях, особое внимание к соотношению интеллигибельного и материального мира, настойчивое стремление объяснить связь единого мирового принципа с реально существующей множественностью. Евадор из Александрии признавал высшим принципом Одно, Единое, за которым следовали Монада — форма, предел, и неопределенная, неограниченная, беспредельная Диада — материя. Воздействие Монады на Диаду производит мир выраженных в числах форм, или идей, которые, как логосы, творят вселенную. Учитель Плутарха, Аммоний исходил из существования верховного единого бога (Аполлона «немножественного») и другого бога подлунной сферы — Плутона, ведающею природой, созиданием и разложением.
И для самого Плутарха бог — верховное, целостное, благое бытие. Он все знает и направляет, но не соприкасается с материей, действуя через посредников. Первый из них Нус — ум, или творящий логос, затем следует множество добрых или злых демонов или героев, принимаемых людьми за богов. У каждого человека есть свой демон, помогающий ему возвыситься. Души людей, пройдя сложный путь очищения, тоже становятся демонами, а души людей исключительных делаются божественными. Причина бесформенности, беспорядка, иррационального — Диада, материя. Она организуется в соответствии с идеями — мыслями бога, по смешение высшего с низшим препятствует преодолению бесформенности и беспорядка, напряжения, вызываемого противоречием между материей и сдерживающей ее формой.
Плутарх, кроме того, признает наличие противоположной мировой рациональной «благой» душе иррациональной «злой души», отпавшей от интеллигибельного мира, что вело к признанию существования в подлунном мире двух принципов — добра и зла. С подлунным миром связывалось и господство рока, терявшего свою силу в мире, подчиненном провидению высшего бога. По мнению Диллона[25], здесь могло сказаться влияние зороастризма с его дуализмом. Однако Диада-материя могла иметь и положительный аспект. Она воплощалась в женском начале — Рея, Исида, Дике — несовершенном, но стремящемся достичь совершенства через посредство Логоса. От нее человек получает стремление познать бога, ему уподобиться. В общем у Плутарха с известными модификациями сохранялась обычная для платоников иерархия: Монада, Ум-демиург, Логос (иногда отождествлявшийся с Солнцем), часть мировой души, иногда связывавшаяся с Лупой.
При известных различиях (в первую очередь между полным монизмом, т. е. признанием первичности высшего принципа и по отношению к материи, и элементом дуализма, т. е. признанием материи как носительницы зла самостоятельным началом) во всех подобных концепциях есть много общего, что объясняется их происхождением из платонизма и пифагорейства. Они служили основой и таких течений, как герметизм, различные ветви гностицизма. Цепи, связующие единство и множество, могли бесконечно увеличиваться и удлиняться. Попытки создать более или менее стройную философскую концепцию происхождения мира, его функционирования и места в мире человека, его задач и целей переплетались с мифами, старыми и вновь создаваемыми, иногда чрезвычайно сложными и малопонятными, перегруженными различными образами и терминами, иногда новыми, иногда восходящими к традиционным, но по-новому интерпретированным (например, в «Халдейских оракулах» между первым богом — чистым интеллектом и вторым богом — Умом, демиургом интеллигибельного мира и его эманацией — Логосом, организующим физический космос, стоит производящая жизнь и мировую душу Геката)[26].
24
Dillon J. Op. cit.
25
Ibid., p. 202.
26
Ibid., р. 394.