Страница 55 из 56
Хуже приходится на втором этапе, между Икитосом и Пара. На этот раз пароход гораздо вместительнее, что позволяет выпускать животных из клеток и держать их привязанными на палубе. Несмотря на это, многие из них чувствуют себя неважно. Я страшно нервничаю: все отчетливее видна бессмысленность и безнадежность предприятия, на которое я решился. С каждым днем все сильнее мучает меня сознание моей вины перед несчастными животными. Ведь я увез их из родного леса и обрек на скорую гибель. Уже вблизи Табатинги, на границе Перу и Бразилии, смерть уносит первые жертвы.
Я держу зверей за загородкой на нижней палубе. Пассажиры и матросы могут подходить туда в любое время дня и ночи. Охваченные доброжелательным любопытством, люди часто заглядывают к ним.
Однажды рано утром, спустившись к моим подопечным, чтобы накормить их, я замечаю отсутствие молодого тапира. По-видимому, ночью развязалась веревка. Напрасно я ищу животное на палубе. Исчезновение любимца наполняет меня грустью. Неужели он спрыгнул с неогороженной палубы в воду и пропал? Заметив, что я рассматриваю веревку, которой был привязан тапир, барригудо подходит ко мне и, схватив за руку, крепко и долго трясет ее. Никогда он этого не делал. Глаза его, обычно такие спокойные, сейчас взволнованно блестят и пристально смотрят на меня, словно обезьяна хочет что-то сказать мне.
Барригудо все трясет и трясет мою руку; я решаю отвязать его. Он словно только и ждал этого. Срывается с места и увлекает меня вдоль палубы туда, где громоздится гора ящиков. Останавливается рядом с одним из них, тело его напряжено, лицо выражает испуг, зубы оскалены. С ужасом обнаруживаю я за ящиком часть шкуры, содранной с моего тапира.
Я догадываюсь, что случилось. Ночью кто-то увел тапира и убил его. Тапиры, как и барригудо, — излюбленное лакомство местных жителей.
После этого случая я целыми днями не отхожу от своего зверинца, а на ночь забираю барригудо с собой в каюту. Происшествие с тапиром глубоко взволновало меня. Я все сильнее ругаю себя, все больше ненавижу веревки и клетки, все с большим трудом сдерживаю себя.
Еще слава богу, что барригудо на редкость хорошо переносит путешествие по реке. Это здоровый и выносливый самец. Тяготы этих дней еще больше сближают нас друг с другом.
Когда утром мы вместе спускаемся на нижнюю палубу, проголодавшиеся за ночь животные замечают нас издали и приветствуют ужасным шумом и возней. Особенно стараются обезьяны, привязанные все в одном углу; веревки, которые их держат, так переплетаются между собой, что потом трудно их распутать, тем более что в это время обезьяны скачут вокруг меня как одержимые, а я ничего не могу с ними поделать. Тогда на помощь мне приходит барригудо. Он становится рядом со мной и, словно строгий наставник, наказывает непослушную братию, раздавая оплеухи или кусаясь. Его старания помочь мне очень трогательны.
Мы уже проплыли половину пути по Амазонке. Животные гибнут все чаще. Отчаявшись, я уже подумываю о том, не выпустить ли на одной из стоянок весь мой зверинец на свободу, но до этого не доходит.
Барригудо по-прежнему чувствует себя превосходно. Однако его пребывание на пароходе ставит меня перед сложной проблемой. Именно потому, что мы так сблизились, что в его лице я приобрел такого преданного друга, мне не хочется, чтобы с ним случилось несчастье. С каждым днем меня все больше гнетет беспокойство за него. Мысль о том, чтобы освободить его — и в то же время освободить себя от ответственности за него, — все сильнее овладевает мной, неотвязно преследует меня.
Во время стоянки в каком-то небольшом порту на нижней Амазонке (мы уже миновали к этому времени Сантарен) я отправляюсь с барригудо на прогулку в лес. Километрах в двух от берега, воспользовавшись тем, что обезьяна забралась в заросли и скрылась из виду, я удираю от нее. Прибавив шагу, я возвращаюсь на пристань один. Гудком сирены пароход предупреждает о скором отплытии. Вот уже убирают сходни, как вдруг все замечают, что к нам сломя голову несется какой-то живой клубок. Матросы узнают барригудо и опять спускают сходни, по которым запыхавшийся зверь вбегает на палубу. Я никогда не забуду полных упрека взглядов, которые он бросает на меня в течение всего дня.
Третий этап нашего путешествия — по морю из Пара в Рио-де-Жанейро — представляет собой сущий кошмар; это крушение моей затеи. Мы плывем вдоль берегов Бразилии, а в снастях свистит холодный ветер; мои звери мерзнут на палубе. Когда я прошу разрешения поместить их в закрытое помещение, капитан возражает; к тому же он требует такой высокой платы за провоз животных, которая превосходит мои финансовые возможности. Волей-неволей мне приходится раздать животных пассажирам и команде парохода, оставив себе только барригудо и нескольких птиц. От всего укаяльского великолепия сохранились крохи. К моему удивлению, барригудо по-прежнему не жалуется на здоровье.
В Рио, на берегу, можно вздохнуть свободнее. В теплых лучах солнца мы быстро приходим в себя. Нет, хватит с меня дурацкой игры во владельца зверинца, истязателя животных. Ни за что на свете не решусь я взять барригудо с собой в Польшу и быть свидетелем его быстрого неизбежного угасания.
К счастью, я нахожу в Рио добрых людей. Профессор Тадеуш Грабовский берет барригудо в свой дом с прекрасным садом, а его милейшая супруга обещает окружить животное самой заботливой опекой.
В утро моего отъезда из Рио я отправляюсь проститься со своим другом. Нахожу его в саду привязанным на длинной веревке. Наделенный необыкновенной проницательностью, он сразу же догадывается, в чем дело. Судорожно схватив меня за руку, он не отпускает ее; я вынужден протащить его несколько метров. Лишь когда веревка натягивается до предела, я с трудом высвобождаюсь из его объятий. Он с такой силой рвется ко мне, что петля у него на шее глубоко врезается в тело — ужасный символ, который никогда не изгладится из моей памяти.
Когда я отхожу от него на несколько шагов, происходит нечто необыкновенное. Барригудо никогда прежде не издавал никаких звуков, был совсем немой. Сейчас же, под влиянием горя, из его стянутого веревкой горла впервые вырывается звук, похожий на горькое рыдание:
— Чааа!..
Возвращаясь в Европу один, я думал, что буду свободен от угрызений совести. Увы! Вместе со мной через океан плыли ужасные видения клеток и пут — укаяльские кошмары. Я все яснее сознавал, как плохо поступил с барригудо. Нужно было возвратить ему свободу и вернуть его лесу, вернуть, чего бы это ни стоило. Проклятая веревка, сжавшая ему горло в день нашей разлуки, снится мне по ночам.
Через два месяца после возвращения в Польшу я получил письмо из Рио-де-Жанейро от прелестной опекунши барригудо. В этом письме она просила меня не сердиться на нее за то, что произошло, и пыталась объясниться. После моего отъезда барригудо очень переменился. Он помрачнел, стал нелюдимым, проявлял растущую со дня на день дикость, пытался кусать людей, приближавшихся к нему. В одну из ночей ему удалось сбросить с шеи веревку и убежать. В течение нескольких дней его встречали на поросшей лесом горе Пан д’Асукар, но поймать его не удалось. Потом он пропал — очевидно, убежал из окрестностей города подальше от людей…
Вечером того дня, когда я получил это письмо, мои друзья были просто поражены: они никогда не видели меня таким веселым и счастливым.
Иллюстрации
Пальмы асаи вознеслись высоко-высоко над лесом
Маленький Чикиньо
Лес над Укаяли пароксизм зелени, буйство миллиардов деревьев