Страница 27 из 32
Видя горе своего маленького друга, суровый на вид моряк почувствовал, что у него на глаза навертываются слезы, и посреди града пуль и грома выстрелов крикнул плачущему мальчику:
– Не плачь, мой милый мальчуган, перестань, ради Бога! Право, ты разрываешь мне сердце… Я бы так хотел помочь тебе, но не могу, ей-Богу, не могу, и это меня сильно мучит!
Но Пабло еще сильнее зарыдал над трупом своего преданного друга.
Между тем положение осажденных ухудшилось. Все солдаты были перебиты. В живых остались только Роберто, Мариус, три девушки и Пабло. В ружьях находились последние заряды… Было очевидно, что этой героической борьбе наступал конец. Всякое сопротивление оказалось невозможным: осажденным оставалось только умереть.
Сгруппировавшись возле жертвенника и поставив мальчика всередину, все осажденные пожали друг другу руки и, опершись на свои карабины, спокойно ожидали смерти.
Вот разбитая дверь с треском и грохотом рассыпалась. Человек двадцать ворвались в святилище «воду» и, потрясая оружием, громко закричали:
– Теперь вы сдадитесь!
– Никогда! – ответил негодующий женский голос. – Никогда я не сдамся врагам моей родины!.. Да здравствует свободная Куба!
И Долорес Валиенте сделала два шага вперед, подняла ружье и выстрелила в толпу испанцев.
В ответ на этот выстрел грянул целый залп, и все капище мгновенно окуталось пороховым дымом.
ГЛАВА XXV
Доктор Серрано дал столько доказательств своей преданности и верности инсургентам и проявлял такую искреннюю, бескорыстную дружбу к Масео, что тому не могло прийти и в голову заподозрить в чем-нибудь нечестном своего друга.
А между тем отважный вождь инсургентов, благородный характер которого, возвышенность чувств и военный гений удивляли даже врагов, вовсе не был наивен и доверчив.
Воспитанный в суровой школе нужды и лишений, неутомимый, терпеливый, энергичный, рассудительный, твердый, притом всегда справедливый и снисходительный, Масео хорошо понимал людей и относился к ним крайне осторожно.
Доверие его можно было приобрести не вдруг и с большим трудом, нужно было совершить на его глазах целый ряд безусловно честных поступков, в которых не имелось бы и тени своекорыстия. Но раз вверившись человеку, он отдавал ему душу и сердце. Такое безграничное доверие, прекрасное само по себе, часто вредит людям, поставленным судьбой во главе какого-нибудь важного дела.
Так случилось и с безусловным доверием Масео к Серрано.
Изучив и поняв характер инсургентского вождя, доктор Серрано сумел так обойти Масео, что тот слепо доверял ему. Серрано знал все его мысли, планы и намерения.
Мы уже видели, что Масео, по совету Серрано, изменил свой маршрут после разгрузки «Пеннилеса».
Инсургенты скрывались в горах возле Мариэля, где Масео устроил лагерь для своих резервных войск и обучал новобранцев. Он рассчитывал в недалеком будущем собрать сюда возможно большее число своих и захватить всю провинцию Гавану.
К этому-то месту и хотел пробраться Масео ближайшим путем. Но так как этот путь, по словам доктора Серрано, был занят испанскими войсками, то инсургентский вождь решил отправиться в обход по хорошо знакомым ему тропинкам.
Сопровождаемый только дюжиной всадников, в числе которых находились доктор Серрано и молодой офицер Франциско Гомец, Масео с задумчивым видом ехал рядом с доктором впереди отряда.
Рассветало. До сих пор не было ничего подозрительного, все шло отлично, и Масео, несмотря на свои мрачные предчувствия, был вполне уверен в том, что им удастся благополучно добраться до лагеря.
Силой воли прогнав от себя мрачные мысли, он обернулся к доктору и дружески сказал ему:
– А ты отлично сделал, мой милый Серрано, что вздумал совершить хотя и не большую, но рискованную рекогносцировку. Это дало тебе возможность избавить меня от сетей, которые мне расставляют на каждом шагу… Отечество во мне еще нуждается, и я должен пока жить… Еще раз благодарю тебя, дорогой друг, за твою преданность нашему делу и дружбу ко мне!
Серрано молча щипал свою бороду, как-то ежился и старался не смотреть на своего спутника. Масео, принимая это за доказательство скромности своего друга, с улыбкой продолжал осыпать его похвалами и выражать ему свою признательность.
Когда они подъехали к густой пальмовой роще, окруженной широким поясом низкого кустарника, Серрано вдруг круто остановил свою лошадь и быстро спрыгнул с седла на землю.
– Что случилось? – поспешно спросил Масео, тоже приостанавливая лошадь.
– Ничего… особенного, – отвечал Серрано. – У меня немного сбилось седло… должно быть, ослабли подпруги…
Пока изменник делал вид, что «исправляет» то, что находилось в совершенной исправности, отряд успел догнать их и по знаку Масео проехать вперед. На дороге остались только Серрано и Масео.
Как только отряд отъехал на несколько десятков шагов, со стороны пальмовой рощи из-за кустов вдруг сверкнул огонь и грянул ружейный залп. Масео покачнулся в седле и судорожно схватился за грудь. Между его пальцами фонтаном брызнула горячая кровь и сейчас же окрасила в пурпурный цвет белый мундир инсургентского вождя.
Смертельно раненный, генерал выпустил поводья и, падая с лошади, успел только пробормотать костенеющим языком:
– Доконали-таки… удалось, наконец, им!.. Боже, защити… мою… несчастную родину!.. Да здравствует… свободная… Куба!..
И Масео умер.
Серрано рвал на себе волосы и отчаянно кричал, между тем как весь отряд инсургентов, охваченный паническим ужасом, быстро умчался с места катастрофы, покидая своего вождя на произвол судьбы.
Только один остался ему верен до конца – один Франциско Гомец не обратился в бегство и не желал осрамить имени, которое носил.
Юноша поспешно спрыгнул с лошади и бросился к Масео, но встретив тусклый, неподвижный взор любимого вождя, понял, что все кончено, и громко зарыдал, упав на грудь человека, которого он любил, как отца.
А доктор Серрано продолжал до конца разыгрывать свою гнусную комедию. Он быстро расстегнул мундир убитого и приложил ухо к его груди. Убедившись, что сердце перестало биться, предатель поднялся на ноги и воскликнул дрожащим, как бы проникнутым скорбью голосом:
– Все кончено!.. Нашего дорогого Масео не стало… Нужно отомстить за него! Идем, Франциско!
Но молодой человек покачал головой и твердо проговорил:
– Я не отойду отсюда ни на шаг и пока жив, никому не позволю дотронуться до тела моего генерала. Не все же трусы. Надеюсь, кто-нибудь явится сюда за телом.
Серрано сделал свое дело и не находил нужным настаивать. Он молча вскочил на лошадь и вскоре скрылся из вида.
После отъезда предателя из рощи выскочил отряд испанских солдат, чтобы убедиться, что вождь инсургентов действительно убит.
Испанцы быстрыми шагами направились к месту, где лежал убитый Масео и стоял с поникшей головой Франциско Гомец. Юноша надеялся, что бежавшие инсургенты возвратятся за трупом своего вождя, и решился ждать их, а в случае надобности – защищать дорогие останки до последней капли крови.
Заметив приближение испанцев, Франциско укрылся за своей лошадью и выстрелил в них из карабина Винчестера, которым были вооружены все офицеры инсургентов.
Вид этого храброго юноши, почти мальчика, готовившегося оспаривать драгоценные останки у многочисленного и хорошо вооруженного отряда имел столько величия и благородства, что офицер, командовавший испанцами, был поражен и крикнул ему:
– Вы можете удалиться! Мы вас пропустим, оставьте только нам труп!
– Ни за что! – с непоколебимой твердостью отвечал Франциско и снова выстрелил в тесно сплоченную массу испанцев.
Один из солдат упал.
– Пли! – скомандовал испанский офицер.