Королева

Дорогою королева несколько раз замечала, как Алексей, несмотря на все своё горе, с пытливым любопытством взглядывал на неё. Ей были неприятны эти взгляды, и она, невольно хмурясь, опускала глаза.

Наконец шествие приблизилось к кладбищенским воротам, и пока около кладбищенской церкви совершалась молитва об усопшем, королева отделялась от толпы и пошла той тропинкой, где так недавно она бродила с Серёжей.

Она смотрела на памятники, перед которыми они оба останавливались, и читала знакомые надписи на могильных плитах и крестах, и также, как в ней самой, ей казалось, что в этих надписях прибавилось что-то новое, и что памятники и всё кладбище теперь совсем иные. Она сама не могла бы сказать, в чем состоит вся эта разница, но глаза её проникали как будто глубже в смысл вещей.

Глубокая печаль прозрачным тающим теплом разливалась по всему её телу, и эта печаль была приятна ей и вызывала заволакивавшие как туман, слёзы.

Ей было невыразимо жаль Серёжу, себя, что-то навсегда утраченное и невозвратное, как молодость и свежесть, и завидно всем тем, кто покоится, здесь, в земле, «иде же несть болезни, печали и воздыхания»…

Тихий, едва уловимый аромат земли, травы и тления, напоминающего запах увядших цветов, поднимался оттуда, как вздохи, которые посылали усопшие, напоминая о том, что со временем, и она будет с ними, но пока бьётся в груди сердце и солнечные лучи проникают в кровь надо жить, жить так, чтобы, когда придётся умирать, не бояться смерти.

Вот Серёжа не боялся её, потому что его жизнь была чиста и прекрасна. Он только хотел, чтобы смерть предстала ему не в виде безобразного скелета, а в образе её, королевы.

При этом воспоминании она почувствовала странную гордость в душе и уверенность, что такою именно и предстала ему смерть.

Но как проверить это? До сих пор она не решалась заглянуть ему в лицо, но теперь у неё явилось это желание, и она захотела исполнить его. Его лицо выдаст ей эту тайну, и, если только она прочтёт утвердительный ответ, постарается быть достойною его святого представления о себе.

Она пошла дальше, и все будило в ней мысли, чувства и воспоминания.

Вот крест, около которого Серёжа плакал. Вот место, где она писала письмо. Проклятое письмо! Вся чистая гордость её поднималась из глубины души и возмущалась унижением, до которого она себя допустила. И ради чего же всё это?

Кладбище молчало. Деревья стояли, не шевеля листьями, точно это были тоже мёртвые деревья. Парочка зябликов, задумчиво пощебетывая между собою, перепрыгивала с ветки на ветку по берёзе. Ворона торопливо и низко пролетела над головой и скрылась за верхушками деревьев.

Королева направилась туда, где три дня тому назад рыли могилу оборванцы. На этом месте был уже холмик с водружённым белым крестом, где чёрная надпись обозначала год и день рождения и смерти покойника, а также чин и звание его. Последнее было изображено в стихах:

Под этими стихами череп на сложенных крестом костях, с другой стороны змея, кусающая свой хвост, и под змеёй новая надпись в стихах:

Внизу был изображён филин, клюющий сердце: очевидно, сам околоточный надзиратель Щегольков, если это по его воле, а, может быть, и его собственного сочинения, красуются такие надписи, был большой пессимист. Но и это зловещее напоминание о смерти в безобразных стихах и устрашающих рисунках не испугало королевы и не вызывало в ней отвращения к смерти. Её не покидала эта глубокая и кроткая грусть.

Она стала искать глазами могилу, приготовленную для Серёжи, и в эту минуту услышала издали, справа, шум.

Она обернулась и увидала сквозь деревья процессию, приближавшуюся к могиле.

Впереди шёл священник, блестя на солнце золотом своей расшитой ризы, за ним дьякон и певчие, а там несли гроб и за гробом следовали провожатые.

Прежде всего ей бросилось в глаза лицо Алексея, поддерживавшего под руку мать. Он заметно оглядывался по сторонам и искал кого-то глазами. Королева сразу почувствовала, что он ищет её. В груди её что-то слабо вспыхнуло и вызвало краску на лицо, но она тотчас же подавила засыпанное траурным пеплом чувство и со спокойным лицом направилась к процессии. По другую сторону матери, также поддерживая её, шла Ольга с заплаканным лицом и красными пятнами на своих выдававшихся скулах. Рядом с нею шла Можарова, то и дело откидывая эффектными жестами креп, падавший ей на лицо.

Те же самые оборванцы, которых они видели здесь накануне, и теперь стояли с лопатами около свежевырытой могилы, к которой и направилось шествие.

Опустили гроб рядом с могилою, куда каждый бросал тревожно любопытный взгляд и откуда пахло затхлой сыростью. Все почему-то затомились на месте, и у всех было на уме одно: скорее бы, скорее бы окончились эти тяжёлые минуты!

В воздухе снова запахло кадильным дымом. Он синей струйкой поднимался вверх из кадильницы, которую раздувал церковный служитель, и запах ладана был родной и запаху могилы, и аромату кладбищенской зелени.

— Благословен Бог наш, — прозвучал голос священника во внезапно наступившей тишине, и этот голос, и весь кладбищенский воздух так овладели королевой, что она стояла, как в чаду, опустив глаза, без дум и чувств. Если бы она могла молиться и плакать, как другие! Но ни слез, ни молитвы у неё не было, и она, как во сне, слышала панихиду.

«О избавитеся нам от всякия скорби, гнева и нужды», — доносились до неё слова, и тогда, когда эти слова отвечали её собственному настроению, она ловила их с какою-то жадностью, как изнемогающий от жажды человек ловит капли влаги.

«Кая житейская сладость пребывает печали непричастна, — как голос её собственного сердца, прозвучали великие слова, и, поражённая страшной правдой этих слов, она открыла глаза, как будто в них внезапно ударил ослепительный свет. — Кая ли слава стоит на земли непреложно? Вся сени немощнейша, вся сонний прелестнейша: единем мгновением, и вся сия смерть приемлет».

«Так, так! — с внезапно охватившей её радостью повторяла королева. — Так!.. И я давно знала это… — с волнением повторяла она. — Хотя с такой поразительной ясностью никогда не могла бы выразить того, что знала. О Боже! Какое могущество в этих словах!»

И в то время, как панихида продолжалась дальше, она с тайной отрадой повторяла эти врезавшиеся в её память слова:

«Кая житейская сладость пребывает печали непричастна… Вся сени немощнейша, вся сонний прелестнейша: единем мгновением и вся сия смерть приемлет».

О да! Она теперь всем своим существом проникла в смысл этих слов. Неужели же другие этого не понимают, не верят этому?

Она взглянула вокруг себя и опять встретила взгляд Кашнева, любопытствующий и в то же время молящий. Но теперь она уже не опустила своих глаз и открыто и прямо встретилась с его глазами, так что он сам невольно почувствовал смущение. Это смущение ещё более увеличилось, когда отвернувшись, он встретился с ревнивым взглядом Можаровой, наблюдавшей за этой безмолвной сценой.

«И всё это у открытой могилы, с невысохшими ещё от слез глазами!» — подумала она, ощущая в душе что-то вроде страха за этих людей, которые уже, конечно, не постигают того, что открылось ей так ясно. Но, Боже мой! Если это так, как же тогда уйти? За что же тогда ухватиться?

Этот вопрос испугал её только на одно мгновение. Лицо отца, всю свою жизнь бескорыстно отдавшего служению людям и внушавшего те же стремления и ей, промелькнуло перед ней и пробудило в ней начинавшие было глохнуть в последнее время порывы.