Чертополох

Клавочка зябко поводит плечами и кутается в шубку. Степан Егорович уже спит и негромко всхрапывает.

Клавочка глядит в темные стекла окна, провожает глазами летящие мимо искры из трубы паровоза и снова думает.

«Бедный этот Эрик Ландерс! Теперь уже нет сомнений; он всегда был только старшим гарсоном. В будущем, пожалуй, не помешай ему глупая страсть к дебелой певичке, он обзавелся бы собственным отелем и смущал бы своей дьявольской улыбкой глупенькие сердца приезжих Гретхен. Бог с ним!.. А все-таки она ему благодарна. Он заставил ее пережить несколько… забавных мгновений. Он оборвал узду ее безудержной фантазии, заставил даже помечтать, напомнил ее девическое прошлое, когда так легко и просто удавалось подменять жизнь книгой и правду вымыслом…»

Клавочка тихонько улыбается в полумраке купе. «Метр-д’отель» это звучит гордо!.. Был же Рюи Блаз… А впрочем и это лишь приснилось другому мечтателю и фантазеру Гюго. Да, а все же теперь ей никогда уже не удастся вспомнить о чистеньком белоснежном «Гельсинки», без усмешки над собой. И почему-то ей кажется, что это еще не конец приключению, что ей еще придется услышать об этом северном Отелло, который «сгорел себе руку», стрелял в лейтенанта и нажил чахотку, и все это из-за любви к своей «бойкой» Дездемоне…

Клавочку слегка знобит. Она покрывает колени пледом и закрывает глаза.

Хорошо бы теперь, добравшись до дому, переодеться в теплый халатик, сесть у камина в низенькое, глубокое кресло и, глядя на веселый огонь, обдумать одну работу… небольшую новеллу в жанре Джека Лондона, где героем, конечно, будет он, Эрик, героиней — одна мечтательница, а фоном — вся эта дикая, безмолвная природа, страна застывших песен и белой тишины…

Поезд останавливается на какой-то маленькой станции. Клавочка глядит в окно на оранжевые огни вокзала, на черные, мелькающие мимо окон тени пассажиров и красные, качающиеся искорки папирос.

И вдруг она холодеет, вся, до пальцев ног. Сердце Клавочки останавливается от неожиданности и смутного ужаса. Перед ее глазами, на расстоянии аршина, появляется Эрик Ландерс. Несмотря на полумрак, она сразу узнает его лицо, окаймленное мехом шубы. Почти прижавшись к стеклу он смотрит на нее в упор.

Клавочка откидывается назад, и в купе начинается коротенькая горячая борьба двух женщин под одной шубкой: Клавочка уже вскакивает, чтобы разбудить мужа, уже протягивает к его плечу дрожащую руку, но Клавдия Викторовна говорит: «Нет!» — и, с бледной, насмешливой улыбкой, снова опускается на диванчик, и, медленно повернув голову, бросает на окно холодный и чуть-чуть враждебный взгляд. Ландерса уже нет в окне. И Клавочка прижимает руку к своему испуганно стучащему сердцу.

Поезд снова трогается. И снова, вперегонку с ее сердцем, начинают постукивать колеса.

«Господи! Как он сюда попал?» — спрашивает бледная Клавочка, но Клавдия Викторовна пожимает плечами: «Так же, как и все другие… Едет в этом поезде. Все это одни нервы. Нужно постараться заснуть. Вот так! Вытянуться, закрыть глаза и больше ни о чем не думать. Противные колеса, стучат, стучат… Или это сердце? Господи! Кошмар какой-то… Зачем она поехала? Холодно… И еще впереди целая ночь…»

Клавочка достает из муфты платок и тихонько всхлипывает. Потом, согревшись под шубкой, начинает дремать.

А Степан Егорович, повернувшись во сне, спускает с узенького диванчика сначала руку, потом ногу, и тяжелая шуба его скользит на пол. Тогда он открывает глаза, садится и тупо смотрит на спину жены. У него болит голова, словно по ней стучат колеса вагонов, и во рту — противный медный вкус.

Он протирает глаза, кряхтит и морщится, потом встает, надевает шубу и выходит из купе. Ему хочется пить и тянет на свежий воздух. Степан Егорович, слегка балансируя, бредет по узенькому коридорчику и открывает дверь на площадку вагона…

Клавочка проснулась от сильного толчка, зевнула и, поднявшись, взглянула в окно. Поезд стоял среди поля, и во мраке смутно белели высокие сугробы.

Вынула часики, с трудом разглядела микроскопическую стрелку и, накинув шубку, открыла дверь.

В коридорчике стоял молоденький офицер и глядел на Клавочку.

— Почему мы стоим? — спросила она.

— Не имею понятия, — улыбнулся он. — Вероятно что-нибудь случилось… Я сейчас узнаю.

Офицер, позвякивая шпорами, пошел по коридору, но не успел дойти до двери, как она распахнулась и кто-то, закутанный в черную шубу, крикнул:

— Человек упал с поезда!

Клавдия Викторовна вернулась в купе и начала торопливо одеваться, долго возилась с пряжками высоких калош, искала булавку от шляпы…

Снова подумала о Ландерсе, и сердце ее сжал суеверный, забытый с детства страх:

«Вот уж поистине дьявол какой-то!.. — подумала она. — Всюду носит с собой несчастье… А может быть это он и упал? Бросился под колеса?»

И Клавочка вспомнила о муже:

— Господи, где же Стива? Вечно провалится!.. Не могу же я одна чемодан и все…

А в это время, далеко позади поезда, копошилась на снегу черная кучка людей. На широкий растянутый брезент укладывали исковерканное, бесформенное тело, обрывки окровавленной шубы, сплющенный ботинок… все, что осталось от Степана Егоровича.

1918 г.