Рассказы

— Погоди. Отдохни. И мы с тобой уйдём!..

IV

А отец Михаил не замечал ничего. Он весело исполнял требы, отчётливо и благоговейно служил, ходил в гости к доктору, земскому начальнику и к купцам, иногда играл в карты, иногда немного выпивал, но, главное, любил пчёл. Он любил их настоящей страстной любовью, по целым дням возился около ульев, с увлечением мог говорить о них по целым часам, за шесть лет развёл в огороде целую пасеку, завязал сношения с окружными пчеловодами и хлопотал над устройством пчеловодных курсов.

Он не замечал ни изменившихся лиц своего двоюродного брата и жены, ни их долгих прогулок, ни их понимающих взглядов, ни их коротких слов. Он был весел, бодро ходил, постукивая посохом, по местечку, всей душой любил детей и попадью, и когда вечером, стараясь обойти его, матушка Елена и Никанор, не глядя, проходили через огород, весело кричал:

— Гулять? Гуляйте, гуляйте! А у меня полон рот хлопот.

Но если не замечал он, то замечали другие. В маленьком местечке сотни зорких глаз. Ему подбросили письмо.

Три дня отец Михаил не мог говорить и смотреть ни на жену, ни на двоюродного брата. Осунувшись и побледнев, он болезненно думал.

На четвёртый день он решился спуститься в овраг.

Замирая от ужаса и стыда, он спешно пошёл к пещере и заглянул в неё.

Он не вернулся вместе с Никанором и попадьёй домой, а до поздней ночи ходил по окрестным дорогам и по пустым полям. Ветер развевал его рясу, с серого неба пролился и промочил его дождь, но он не замечал ничего, забирался в чащу, стоял там, прислонившись к мокрым пням, и снова ходил, повторяя:

— Господи! Что же тут делать? Умудри.

Он долго стоял в тёмных сенях, прежде чем войти в дом, и когда вошёл, то поглядел с недоумением на попадью, кормившую ужином детей, заперся в спальне и сидел.

Матушка Елена сама пришла к нему. Открыла дверь и, смело закинув назад лицо, проговорила:

— Михаил! Я хотела сказать это тебе сама. Завтра мы с Никанором уедем.

Не дождавшись ответа, она ушла, а отец Михаил лёг вниз лицом на постель.

Целую ночь матушка просидела с Никанором, поддерживая и ободряя его. Она была счастлива в эту ночь. Она не знала, куда они пойдут и что будут делать. Но теперь, когда рухнуло прошлое, в ней зажглась радостная решимость. Прежде её угнетал и давил обман. Теперь в ней была только одна смелая любовь и жажда зачеркнуть всё старое и начать всё сначала. Ей не было жаль мужа. Она только отдалённо жалела детей. Проснулось заглохшее, прежнее и, как развязанная птица, матушка Елена уже взмахивала крыльями, чтобы лететь, схватив на свою спину слабого птенца.

А он растерянно сидел и молчал.

— Завтра мы уйдём, — говорила она, крепкими шагами шагая по светёлке, где жил Никанор.

— Куда?..

Это было не важно. Важно было то, что надо было уйти. Нельзя было оставаться здесь. А куда? Сначала к своим, или к сестре, потом как-нибудь устроиться, что-нибудь найти. Потом в Петербург. Он будет учиться петь.

В радостной решимости она прижимала его к себе, а он брался за голову и молчал.

Они не ушли никуда. Отец Михаил вышел утром из спальни и сел пить чай. Матушка Елена села в последний раз за самовар и стала поить молоком детей. В этот день были крестины. Отец Михаил тихо сказал:

— Где Никанор? Надо идти крестить.

Трясущимися руками Никанор приготовлял купель, зажигал свечи, пел и читал. Всё было как всегда, только когда отец Михаил говорил ему, то избегал на него смотреть.

После обеда отец Михаил коротко и сильно сказал своей жене:

— Никуда ты не уйдёшь! Я тебя не пущу.

В добродушном и весёлом попе заговорили голоса отцов. Упало тяжёлое испытание. Надо было стойко его нести. Священнический сан выше всего. Его нельзя унижать. Хотя и виновная, жена должна оставаться с мужем и детьми.

— Уйду! — заносчиво говорила молодая попадья. — Не удержишь. Не думай. Я не хочу с тобой больше жить.

— Елена! — торжественно отвечал отец Михаил. — Некуда тебе уйти. У тебя ни паспорта, ни денег. Не губи себя. И потом, — прибавлял он внушительно, — уважай мой сан.

— Уйду к родным, — настойчиво твердила попадья.

— Не уйдёшь никуда. Я не пущу.

В священническом доме настали тяжёлые дни. Видимо, всё оставалось по-прежнему — обедали, ужинали, пили чай и отец Михаил отправлял службы и требы с причетником Никанором.

Но после ужина, гневно закинув голову, матушка Елена уходила в светёлку, наверх, а отец Михаил целую ночь ходил. Он ходил по спальне, по столовой, заходил в детскую, глядел на спящих детей, сидел и плакал едкими слезами, слушая смутный гул голосов наверху. Он поседел и между бровями у него прорезалась глубокая черта.

Всем было тяжело и трудно сказать, кому было тяжелее. Может быть, матушке Елене было легче всех. Она нападала и мстила, надеясь победить, то осыпая ласками слабого Никанора, то умоляя, то убеждая, то гневно упрекая за то, что он так боязлив.

Через неделю, когда матушка Елена поднялась в светёлку, чтобы позвать его вниз, по всему дому разнёсся её дикий крик. Когда прибежала нянька и за ней отец Михаил, она лежала без чувств на полу, а у стены висел, поджав ноги, Никанор. Он перекинул через гвоздь в стене верёвку, надел на себя петлю и, подтянув ноги полотенцем, повис.

V

Три дня мёртвый лежал в доме на столе и потом в гробу. Стиснув зубы, матушка Елена ходила вокруг него, поправляла подушку, присаживалась рядом и всплёскивала руками, точно неожиданно что-то поняв. Как далёкий ужас, в ней стояла мысль, что, может быть, это она убила слабого человека.

Когда приходило время, отец Михаил торжественно служил панихиды, потом подолгу, как окаменелый, стоял и смотрел. Мёртвому он мог смотреть прямо в лицо. Соперник, которого он так ненавидел, который так предательски отнял всё, что он любил, сам покарал себя и ушёл.

Он хоронил двоюродного брата со всей пышностью, с какой только мог, и трудно было узнать весёлого и добродушного попа в суровом служителе Бога, провожавшем в последний путь своего врага.

Когда, после обедни, сняв рясу, в одной епитрахили, он вышел из алтаря и отчётливо начал читать:

— Отпускаю тебе грехи твои… — это не был один обряд. Сначала дрогнув, суровый голос попа окреп и зазвучал. Он отпускал своего брата к Богу без тяжести своей ненависти и вражды.

Стоявшая у гроба матушка Елена рванулась и, закричав, упала на тело. В первый раз обратившись к ней, отец Михаил повелительно произнёс:

— Елена, перестань! — и, дочитав, вложил в руки мертвеца отпуск.

С кладбища матушку Елену без памяти отнесли домой. Полтора месяца она была больна и, когда выздоровела, у ней уже не было сил ни на что. Она пришла на кладбище и упала лицом на свежий холм.

Постепенно старая жизнь захватила прежние права. Далеко откинутый бурей, отец Михаил стал приближаться опять. Он, по-прежнему, любил, он был готов всё забыть. У матушки Елены не было сил его оттолкнуть.

Через два года она родила пятого, сына, ещё через год шестую, дочь, и ещё через год седьмого, сына.

Ещё больше боясь потерять свою беспокойную жену, отец Михаил неутомимо ковал цепь, всё крепче связывая её семьёй. Чем прочнее делалась цепь, тем веселее и увереннее становился он.

Семья прибавлялась каждый год. Всё больше становилось крику и шуму, всё больше хлопот, чужие жизни всё больше заглушали собственную жизнь попадьи. Она кормила, шила, чинила платье, носила и рожала новых детей. Она готовила обед, разливала чай, учила, карала и миловала маленьких попят. Захватив, её незаметно перемалывал мягкий жёрнов.

Но для неё это была не жизнь, а только её ничтожная часть. Упрямо ускользнув от всего, настоящая жизнь ушла на кладбище, на могилу несчастного Никанора. Сначала матушка Елена проводила там целые дни, и отец Михаил не мешал ей. Когда первое горе прошло, она стала уходить туда только по вечерам и снова приблизившийся к ней отец Михаил прибегал за ней, хватал за руку и уводил.