Страница 8 из 146
Пытаясь, где это возможно, выполнять эти маловразумительные и с каждым часом всё более далёкие от реальности приказы и указания, комдив Щукин был лишён всякой возможности манёвра, возможности хотя бы раз собрать в кулак свои тающие силы ради контратаки или более прочной обороны. При этом от него требовали держать круглосуточное охранение на лесной поляне возле остатков танкового батальона. Между тем солярка из танков давно была слита и увезена в расположении штаба армии, а с большинства боевых машин были демонтированы аккумуляторы и прицелы.
На соседней поляне замерзали бойцы артиллерийского полка, охраняющие давно замолчавшие из-за исчерпанности боезапаса орудия и минометы. Хотя, вполне возможно, именно эти несколько сотен бойцов как раз и смогли бы выправить положение в боях у Лаптево и Седнёво, откуда, под натиском немецких танков и свежих рот мотопехоты, 365-й дивизии вскоре также придётся отступить.
Рано утром 10 февраля у штаба дивизии остановилась выкрашенная в белый цвет штабная танкетка. Её прислали за Щукиным, вызванным на военный совет армии. Полковник допил остывший чай, неторопливо вычистил ложкой чаинки со дна и стенок стакана и метнул их в топку буржуйки. Попрощавшись с подчинёнными коротким кивком головы, Щукин затем неожиданно подошёл в Рейхану и произнес: «Изыщите любой способ выбраться отсюда. Я вряд ли теперь вам помогу. Прощайте».
Перед избой, в которой должен был находиться штаб, полковника встретил порученец командующего 29-й армией генерал-майора Швецова. Отчего-то встав навытяжку, он объявил: «Военной совет армии решением от 10 февраля постановил: за трусость, нераспорядительность и неумение навести порядок в дивизии, приведшие к самовольному оставлению важнейших рубежей обороны, — командира 365-й стрелковой дивизии полковника Щукина Матвея Александровича расстрелять». В тот же миг четверо верзил из армейской контрразведки схватили полковника за руки, плечи и шею и поволокли к одиноко стоящей берёзе под непрекращающимися раскатами артиллерийской канонады, доносящейся со всех четырёх сторон. Полковника с силой придавили лицом к стволу, после чего старший из группы сделал шаг назад и трижды выстрелил из пистолета Щукину в затылок. Потом он неторопливо отёр кровяные брызги с рукава тулупа и махнул рукой в направлении отдалённого сарая, где чернели, припорошённые снегом, десятки трупов убитых и умерших от ран красноармейцев. Тело комдива оттащили туда и оставили лежать между мёртвыми.
В тот же день пришёл приказ о сведении остатков 365-й дивизии в сводный полк, входящий в 246-ю дивизию. Оперуполномоченный, с которым подружился Рейхан, куда-то исчез, начальник дивизионного штаба полковник Ветлугин, который в своё время пытался отправить Рейхана на санитарном самолете, был поставлен во главе сводного полка и теперь находился в основном при штабе опергруппы Поленова. Вместе с голодными и измученными связистами в компании двух легко раненных артиллерийских капитанов сотрудник Наркомфина обречённо перемещался в составе тыловой группы 29-й армии. Транспорта не было, идти приходилось пешком, снег стоял выше колен. Несколько раз удавалось заночевать в кабинах подбитых грузовиков, в каждую из которых набивались по четверо-пятеро человек, закрывавших выбитые стёкла снятой с убитых одеждой и согревавшихся от тепла друг друга.
В ночной прорыв 17 февраля ушли наиболее боеспособные части 29-й армии вместе со штабом. Благодаря поддержке подмосковных десантников, весьма многие из ушедших в этот прорыв сумели спустя несколько дней выбраться из котла. Тыловые части и обозы с раненными должны были пробиваться к своим в следующую ночь. Им повезло куда меньше — все пути отхода, лежавшие в направлении к деревне Светителево, беспрерывно обстреливались немецкой артиллерией, а ночные атаки немецких кавалеристов отсекали и уводили в полон целые роты. В расположение 39-й армии из этой группы добрались лишь считанные единицы, и никаких гражданских лиц среди них уже не было.
Про Александра Рейхана вспомнили в середине марта, когда в штабы и особые отделы всех частей Калининского и Западного фронтов внезапно пришли из Москвы соответствующие запросы. Хотя было очевидно, что шансов выжить в Мончаловском лесу или при убийственном прорыве у странного сотрудника Наркомфина практически не имелось. В лучшем случае он мог угодить в немецкий плен.
Но, по-видимому, Рейхан действительно являлся птицей весьма важной, поскольку шифрованные запросы о его судьбе по линии военной контрразведки продолжали следовать один за другим. Затем они внезапно прекратились, после чего в расположение 39-й армии, удерживающей свои позиции в наибольшей близости к Мончаловскому лесу и местам февральского прорыва, прибыли уже знакомые нам бойцы ОМСБОН — Гурилёв и Здравый.
Задачей им было поставлено следующее: «Действуя на территории, оккупированной противником, установить местонахождение А. Рейхана или выяснить его судьбу, установить местонахождение имевшегося при А. Рейхане архива, обеспечить эвакуацию А. Рейхана с архивом в расположение советских войск».
Зачитав приказ, майор контрразведки при штабе 262-й дивизии устно пояснил, что при расспросах о Рейхане разведчики должны исключить возможность любой огласки, которая могла бы привлечь к объекту розыска внимание немцев. Это означало, что каждого информатора из местного населения — за исключением случаев абсолютной уверенности в его последующем молчании и лояльности — надлежало после поступления информации ликвидировать.
С таким вот странным, безрассудным и практически невыполнимым заданием двое разведчиков отправились за линию фронта. Из-за авианалета выспаться перед заданием толком не получилось, и они вышли в свой путь уставшими, с тяжестью на сердце и нехорошими предчувствиями.
Штаб 262-й дивизии был расквартирован недалеко от деревеньки с пугающим названием Разбойня, на окружённой непроходимыми заболоченными лесами высоте с ничего не говорящим именем «двести пятьдесят». На этом относительно сухом месте можно было располагаться с известным комфортом, поскольку уже менее чем через километр в любом из направлений начинались мрачные и гиблые топи. Весной, когда в лесах растаял снег, болота стали непроходимыми, и отдельным соединениям 39-й армии, оказавшимся посреди них, выбираться на сухие участки, где стояли основные силы, было не менее сложно, чем выходить из неприятельского окружения. Болотная глушь служила на тот момент второй линией фронта.
Идти разведчикам предстояло на северо-восток в направлении Павлюков в условиях абсолютного бездорожья. Направление держали по руслу небольшой лесной речушки, вздувшейся от обильного половодья и залившей своей чёрной блестящей водой неширокую полосу твёрдой суши. Уже через полчаса сапоги были полны воды, а освободившиеся от ледяного панциря низменные пространства душили скоплениями болотного газа. Радовать могло только отсутствие комаров.
Когда начало темнеть и не представилось возможности обнаружить сухой участок для ночлега, пришлось рубить молодые ёлки и осины, чтобы на покрытой слоём воды лесной почве навалить настил.
На следующий день предстояло вплавь переплывать разлившуюся Осугу, так как в окрестностях двух прибрежных деревень не удалось найти ни одной лодки. В ледяную апрельскую воду погружаться пришлось нагишом — для одежды, рации и оружия соорудили плотик, который попеременно толкали впереди себя.
За Павлюками несколько километров разведчики быстро и легко прошли по сухому редкому лесу, после которого вновь начались болота. Решили повременить до сумерек, и когда на землю стала опускаться вечерняя мгла, вышли на тракт, ведущий к Медведево и далее — до самого Ржева. Здесь уже могли встречаться немцы, поэтому ступать старались почти бесшумно, вслушиваясь в отголоски далёких звуков и хруст веток в лесу. Так удалось преодолеть километров пять или даже семь. Когда же сгустившаяся мгла сделала невозможным быстрое и ориентированное движение, а идти наугад в этих местах было недопустимо, разведчики вновь свернули в лес. Углубившись в чащу метров на семьсот, они нашли подсохшую широкую кочку, на которой и устроились на ночлег.