Страница 23 из 146
Петрович и Алексей переглянулись: мысль двинуться по этой ветке на территорию тёмной половины пришла к ним одновременно и была, очевидно, единственно верным на тот момент решением.
Спустя несколько минут, когда уличный свет перестал слепить и глаза начали привыкать к темноте, они поняли, что идут вглубь хаотично застроенной, перегороженной заборами, захламлённой и повсеместно перерытой промышленной территории, в пределах которой лишь аккуратная и ровная железнодорожная насыпь могла служить ориентиром и напоминанием о порядке. В то же время заброшенность и дикость округи давали надежду на то, что в её черте обязательно отыщутся шалаш или землянка, в которых можно будет укрыться, перевести дух и разобраться в обстановке.
Однако вскоре на их пути выросло вполне капитальное сооружение — примостившаяся рядом с рельсами двухэтажная будка какой-то железнодорожной службы. Здание было заброшенным, о чем говорили выбитые стёкла и наполовину вывороченная из проёма сломанная деревянная рама. Возле входной двери под ногами зазвенело стекло — когда зажгли спичку, обнаружили несколько бутылок, явно пролежавших не один месяц под снегом и оттого покрытых ровным слоем слипшейся грязной пыли. Дверь не имела замка, легко поддалась, но до конца открываться не хотела, так как упёрлась в одну из досок полусгнившего и просевшего навеса. Тем не менее в качестве временного крова железнодорожная будка была местом идеальным!
Чтобы не жечь понапрасну спички, от немедленного исследования внутренностей здания решили отказаться до наступления рассвета. Петрович устроился в старой покрышке от грузовика, кем-то припрятанной во входном тамбуре, а Алексей разлёгся на обнаруженной там же деревянной лавке. Извлечённые из кармана антикварные часы, ровно и уверенно потикивая, показывали начало четвертого. Главное теперь было — не заснуть, и чтобы отогнать сон, Петрович едва слышно, в четверть голоса, временами скатываясь на шёпот, начал распевать старые романсы, понемногу перемежая их с красноармейскими маршами. Алексей, временами ему подпевая, то и дело поднимался со скамьи и, подходя к тому месту, где предполагалось окно, подолгу всматривался в чернеющий проём.
После шести начало светать, и к семи часам сделалось возможным осмотреть новый дом. Изнутри будка оказалась достаточно просторным сооружением, имея на первом этаже приличного размеру комнату, тамбур и площадку лестничного марша, а наверху — ещё одну комнату и тёмный чулан, детально исследовать который при блёклом утреннем свете не удалось. Все помещения были страшно захламлены: вперемешку с остатками конторской мебели были разбросаны бумаги, из которых кто-то до них пытался устроить на дощатом полу небольшой костёр, валились кирпичи, несколько затвердевших мешков цемента, лежали обрывки проводов, раскуроченный электрический шкаф, остов от тачки, несколько источающих запах гнили матрасов и несметное количество порожних бутылок во всех углах. Очевидно, что в тёплые месяцы в будку регулярно наведывались местные бродяги и пьяницы, а в этот раз честь открытия сезона в заброшенном строении выпала разведчикам НКВД.
Утро выдалось пасмурным — ещё с полуночи небо начало затягиваться плотными облаками, сквозь которые теперь не могли пробиться лучи солнца. Рассеянный серый свет проливался над городом, неведомым и невидимым за приодевшимися в молодую листву деревьями и громоздящимися в отдалении заводскими корпусами. Не было слышно ни шума моторов, ни звона трамваев, ни голосов, не перемещался воздух и не колебались под ветром кроны деревьев.
— Вчера была суббота, сегодня, стало быть, воскресный день, — удлиняя паузы и растягивая слова, произнёс Алексей. — Все будут отдыхать, и вряд ли мы что-то серьёзное разузнаем…
— Отчего же? — возразил Петрович. — Как раз в такой день лучше и начать знакомство с москвичами. Москвичами… какого всё-таки года?
— Две тысячи двенадцатого.
— Хм! Две тысячи! Ко второй тысячи ещё и привыкнуть надо… Трудно в это поверить, однако придётся.
— В нашем облачении нам непросто будет сохранять конспирацию. Давай-ка поищем, нет ли здесь какой-нибудь современной одежды, иначе экскурсию лучше отложить до темноты. Чёрт! Как бы всё-таки разжиться чем-то новым из одежды! Ждать до вечера — просто мучение!
— Хорошо бы. А ты не помнишь, что здесь было до войны?
— Деревни были, помню, был ещё госхоз имени Сталина. Где-то у Аминьево стоял военный гарнизон. Места пусть и ближние, но не дачные, просто так сюда никто не наведывался… Чтоб добраться из города, нужно было либо ехать на дачном поезде, либо с Манежной на 2-м или 35-м автобусах до Кунцево, а дальше — двигать на своих… Да и вряд ли мы что из тех времён найдем… К югу от станции, у самых путей, стоял, кажется, кирпичный завод — теперь там жилые дома. И бдительные граждане, как только мы к ним приблизимся в наших с тобой полуистлевших фуфаечках модели сорок второго года, тотчас же застукают нас и сдадут, куда положено!
— Да, лейтенант, всё так. Здесь ещё, поближе к Кунцево, был 46-й патронный завод. Но туда нам соваться точно не стоит. Так что ты прав, давай-ка нашу избёнку сперва обследуем!
При внимательном рассмотрении в железнодорожной будке обнаружилось немало добра. Были найдены сковорода, детский велосипед, пара абсолютно ненужных по весне драных валенок, газовый ключ, пассатижи, несколько сломанных электрических устройств непонятного предназначения, выроненные кем-то ключи, разбитое зеркало, окаменевшая булка и настольная лампа. Всё это добро приходилось извлекать из груд мусора и хлама, копившихся годами. Приятной неожиданностью стало то, что настольная лампа оказалась исправной, и когда Алексей торжественно, хотя и с нескрываемой лёгкой боязнью, вставил в настенную розетку её штепсель, комната озарилась тёплым домашним светом.
При обследовании чулана, который удалось подсветить через дверной проём настольной лампой, наших друзей ждала поистине желанная находка — в углу валилась забытая или брошенная кем-то почти новенькая синяя куртка. На рукаве золотой нитью было вышито слово «Охрана» и ниже располагался шеврон, чем-то отдалённо напоминавший эмблему НКВД.
— Всё как вы желали, товарищ лейтенант госбезопасности! Форма получена, можем легализоваться!
— Ты, Петрович, уже не в первый раз меня в звании повышаешь. Накажут за самоуправство!
— А я бы вот даже хотел, чтоб наказали… Но вот незадача — не накажут! Нет в живых уже никого из наших, кто бы смог наказать. Так что если просто «лейтенант» тебе не нравится, то считай, что глотаю слово «младший».
— Но тогда ты сам-то кто теперь — младший лейтенант? Или сровняем звания?
— Не надо ничего ровнять. «Младший лейтенант» — ведь это какое-то мальчишество, какая-то несуразность… Я был сержантом, и сержантом остаюсь. А ты — лейтенант. И точка.
— В таком случае, товарищ сержант, слушай мое указание. Отправляемся в город на рекогносцировку. Я одеваю куртку и работаю под легендой современника. А ты меня прикрываешь из укрытия. Пойдёт?
— Пойдёт.
Алексей надел синюю куртку, которая настолько преобразила его, что Петрович даже присвистнул от изумления.
Спустя минуты они вышли из своего нового пристанища и по плавно изгибающейся насыпи железнодорожной ветки вернулись к главным путям киевской дороги. Петрович спрятался в кустах у грязного и наполовину поломанного забора, а Алексей, спокойно оглядевшись по сторонам, пересёк рельсы и уже спустя минуту был на небольшой площади перед станцией.
Часы показывали без четверти восемь, на площади было безлюдно. Следуя привычке разведчика, Алексей некоторое время постоял под сенью жалкого, не желающего распускаться после зимы высокого кустарника, внимательно вглядываясь в два проехавших по улице автомобиля и одинокого пешехода, торопливо перебегающего площадь с противоположной дальней стороны. Всё было спокойно, если не сказать — безжизненно. Тогда он поглубже засунул руки в карманы куртки, пересёк проезжую часть и, не торопясь, зашагал тротуару вдоль жилых домов.