Страница 122 из 146
Мария не стала возражать и согласилась досмотреть Венский музей как-нибудь поздней осенью или зимой, дабы не похищать дни у предстоящего отдыха на Адриатическом побережье. Возвратившись в отель и закрыв счёт, они погрузили все свои вещи в «Ситроен» и выехали по указанному Каплицким адресу.
…Так получилось, что две машины подъехали к зданию ресторана практически одновременно, и прямо на его ступенях Каплицкий смог представить Алексею с Марией свою спутницу Эмму Грюнвальд — высокую статную даму с роскошными золотыми волосами и волевым взглядом, который немного контрастировал с её добродушно-округлым подбородком и милыми чувственными губами. Эмма тоже совершенно свободно изъяснялась по-русски, поскольку родилась в ГДР, где русский язык являлся обязательным школьным предметом.
Немолодой кельнер, загодя предупреждённый об их приезде, провёл гостей на открытую площадку под почерневшим от времени деревянным навесом, удерживаемом резными колоннами, увитыми виноградом, и предложил занять столик на затенённой половине.
Ресторан был расположен на краю высокого городского холма. Отсюда открывался непередаваемой красоты вид на нижнюю часть городка, излучину Дуная, всю усыпанную голубыми бриллиантами солнечных брызг, и уходящую вдаль широкую изумрудную долину — прибранную и ухоженную, как лужайки перед дворцами блистательной Вены.
Любезный официант огласил дежурный перечень приветствий, раздал меню и поспешил принести воды. Каплицкий разлил воду по бокалам гостей и сам с жадностью выпил несколько глотков. Эмма, усевшаяся напротив Марии, с радостным предвкушением захватывающего процесса выбора блюд раскрыла меню.
— Какой прекрасный вид! — сказал Каплицкий, повернув голову в направлении речной долины. — Я готов спорить с кем угодно, но докажу, что именно здесь — настоящая Европа, её сердце, самый её центр!
— А ведь центр Европы — понятие вполне научное и он, должно быть, давно определён и записан во все учебники, — сказал Алексей просто так, для поддержания разговора.
— Насколько мне известно, один официальный центр Европы находится в Галиции, а другой — в Литве. Но все эти расчёты формальны, — вступила в разговор всезнающая Эмма, отложив меню в сторону. — Подобные расчёты исходят из географического понятия Европы, в котором её половина — это Россия. Но ведь согласитесь, милые мои друзья, — Россия есть Россия, это холодное и неуютное пространство. За редким исключением все оттуда хотят куда-нибудь уехать… Эти бесконечные степи, леса, все эти угрюмые, серые, ужасные поселения от востока Польши и до Уральских гор — это всё что угодно, но только не Европа. Европа, вы же понимаете, — она здесь.
— Признаюсь, мне грустно слушать такие слова о моей Родине, — прервала речь Эммы Мария. — Даже если вы и правы про леса и угрюмые города. Но ведь и Европа не всегда была такой цветущей!
— В том-то и дело, моя милая, что всегда. Я никого не хочу обижать. Просто здесь особый климат, воздух, особый цвет неба… Кстати, я недавно была на Украине, которая сейчас стремиться стать частью Европы, но эта страна — не Европа и Европой никогда не станет!
— Из-за своих степей? — слегка улыбнувшись, поинтересовался Алексей.
— В том числе и из-за степей. Степи, поймите меня правильно, иссушают воздух и делают землю скупой и неухоженной. Степи идеальны для кочевья, когда крошечные группы людей, странствующих по ним, могут наслаждаться их безразмерностью. А вот жить в степях и строить там города нельзя, в таких городах человеческому существу нечем прикрыться и оно утрачивает чувство уюта. Жить надо здесь! — Эмма описала рукой широкий полукруг над распахнутым за парапетом веранды великолепным видом. — Здесь, под сенью светлых дубовых рощ и липовых аллей, среди цветов и полноводных рек, под этим щедрым и радостным солнцем!
Алексей также отхлебнул немного минеральной воды и решив, что небольшой интеллектуальный спор обеду не повредит, возразил:
— Да, вы правы, это прекрасная земля. Но ведь прежде, чем здесь воцарился дух щедрости и красоты, она была свидетелем страшной борьбы за обладание собой. Постоянные войны, океаны пролитой крови… Ведь все попытки сосчитать, сколько людей пало, умерло в муках от копий и ножевых ран, сколько было зарублено и сожжено, сколько погибло ещё прежде, чем появились пулемёты, артиллерия и танки, которые в историческом масштабе лишь немного добавили людских мук, — все эти попытки провалились. Страдание исчислить невозможно. О нём можно только помнить. Помнить, что каждая пядь этой земли пропитана человеческой кровью до самой своей бездны.
— Да, конечно, — согласился Каплицкий. — Но пролитая на какой бы то ни было земле человеческая кровь — лишь эксцесс. Короткий, случайный эксцесс. Поскольку по сравнению с вечностью этой земли пребывание людей на ней — тоже достаточно коротко и случайно.
— И если уж проливать кровь, то проливать её следует за землю, подобную этой, — дополнила своего спутника Эмма.
В этот момент явился официант, чтобы записать заказ, и от дискуссии пришлось на некоторое время отвлечься. Австрийская пара взяла себе лионский салат, рататуй, венский грестль с фаршированной грудинкой и тирольский антрекот; Мария выбрала bouillabaisse[71] и альпийский тафельшпитц под медовым соусом, Алексей — луковый парижский суп и cordon bleu[72] с прованским картофельным гратеном.
После того как официант, поздравив своих гостей с превосходным выбором, закрыл блокнот и важно удалился, Алексей заметил, что «степные пространства» его Родины за прошедшие века были политы не меньшим количеством крови — стало быть, они тоже представляли собой высокую ценность для тех, кто был согласен за них умирать.
— И вы совершенно напрасно твердите только про степь! Ведь средневековая Русь — это главным образом города в благоприятной лесостепной зоне или на опольях. Киев, Владимир, Ярославль… А чистая степь для наших предков была, наоборот, едва ли не вечным источником опасности. Именно из степи являлись те, кто желал эти оазисы захватить.
— Не буду с вами спорить, поскольку вы правы, — с заметной досадой ответила Алексею Эмма. — Я преклоняю колени перед мужеством ваших предков и соотечественников. Но давайте сравнивать результаты. Положа руку на сердце, согласитесь — ведь у них всё равно не было другого выбора, поскольку не было земли, подобной той, что имеется здесь! И по причине этого — вы уж не обижайтесь на мою прямоту! — многие из жертв, понесённых вашим народом, оказались напрасными.
— Напрасных жертв не бывает. Ведь и пришедшие на вашу землю племена, когда начинали собственную борьбу за европейские луга и долины, явились отнюдь не в земной рай. Более того, для древних римлян едва ли вся Центральная Европа представлялась местностью дикой и страшной, покорение которой велось ими главным образом в интересах безопасности цветущей метрополии. Одни названия чего стоят — Косматая Галлия, проклятый Тевтобургский лес…
— Где в судьбоносном сражении германцы отстояли право жить и распоряжаться на собственной земле! — удачно изменил направление разговора Каплицкий.
— Да, но германцам удалось разгромить легионы Вара исключительно благодаря предательству Арминия, которому несчастный Вар доверял, как самому себе!
— Восхищаюсь вашей начитанности, герр Алексей! Однако нам ли судить? На войне как на войне. Для римлян эти места действительно были мрачной прорвой. А для наших предков — благословенным Мидгардом. Хотя, конечно, и у Рима мы позаимствовали немало.
— Но вот, прекрасно, вы сами начинаете соглашаться с тем, что сказала Мария: любая земля сперва одинакова в своей дикости и неухоженности. И только живой человеческий дух способен её преобразовать. Однако на эту работу уходят века. И ещё нужны, я полагаю, какие-то особые всплески человеческого духа, которые заставляют людей решительно отказываться от прежних привычек и установлений, создавая взамен что-то новое. Нынешняя обустроенность и культура пришли в Европу не сразу и тем более не были простым копированием старого Рима. Сначала — каролингское возрождение, мистерии крестовых походов, альбигойский взрыв, который сродни революции; затем собственно Ренессанс, Реформация, Кодекс Наполеона… Каждая из этих вех означала, что общество наполнялось новыми смыслами, которые давали ему энергию для осуществления перемен. Большая часть этой энергии уходила, как водится, на войны, интриги и поиск очередных способов эксплуатации людей. Но какая-то её часть перешла в сады, луга, в эти уютные домики под черепичными крышами, в колокольни и дворцы… В моей же России проделать подобное было значительно труднее — прежде всего из-за огромной нашей территории. Влияние тех импульсов, о которых я говорил, у нас поэтому было значительно меньше. Но зато они были не столь кровопролитными, как в Европе.