Страница 100 из 146
Разгоняя великолепный автомобиль модного продюсера по залитому оранжевым светом ночному проспекту и наблюдая боковым зрением за острожной улыбкой на Машином лице, Алексей поймал себя на мысли, что ему, вопреки всему сказанному вчера на бульваре самому себе, по большому счёту наплевать на то, что именуется телесной красотой. Однако Маша — она ведь и в самом деле хороша! А если вдобавок он ещё будет уверен, что вспыхнувшая к ней страсть — взаимна, что она надолго или, возможно, даже навсегда, — то почему бы ему в этом не признаться и не сообщить избраннице?
Да, всё верно. Он жив, способен любить и быть любимым. Это всё так, иначе Мария вряд ли бы согласилась на ночное катание с ним наедине. Но вот какими словами следует об этом сказать, как преодолеть эту вечно опасную и оттого пугающую своей необратимостью точку перехода между «до» и «после», между состоянием невозмутимой личной свободы и дуализмом союза между мужчиной и женщиной? Ибо союз этот — далеко не регистрационная запись в торжественный день, а признание обретённой совместности двух душ. Признание, в основе которого — океан переживаний, который рано или поздно нужно облечь в несколько обязательных слов. Именно слов, потому что ни взглядом, ни помышлением, ни поцелуем или объятием факт наступления этой совместности невозможно подтвердить. Необходимо именно словами произнести сакральную формулу, после которой союз либо наступит, либо нет. Обязательно сначала должно быть слово…
Но вот какое слово — это вопрос! Алексей, в своё время в изобилии читавший Бодлера, Моруа, Фицджеральда, Готье, Монтерлана и даже тайком Оливию Уэдсли, то ли забыл, то ли не желал принимать чужие формулировки. Тем более что большая их часть относилась к связям прагматичным или легкомысленным. Так что же именно произнести? Как прервать затянувшуюся паузу, когда в предвкушении чего-то недосказанного и важного лишь молчаливые улыбки их обоих проносятся над мокрым асфальтом?
— Маша, — поинтересовался Алексей, притормаживая. — А где сейчас самое красивое место в Москве?
— Самое красивое? Наверное, на Воробьёвых горах.
— Я так и подумал. Едем туда. Подскажи только, как лучше — наверное, через метромост?
— Конечно. А ты неплохо изучил теперешнюю Москву. Интересно, а как раньше туда из центра ездили?
— Через Крымский мост и по Большой Калужской. Потом — поворот на Воробьёвское шоссе. Незадолго до войны там выстроили закрытый институт. А до того времени место было почти диким, местами без асфальта. За Новодевичьим начинался огромный луг с деревенькой, огородами, коровниками и водокачкой. Прямо за Калужской заставой, в оврагах, были городские свалки со Свалочным шоссе и Живодёркой.
— Живодёркой? А что это такое?
— Район назывался Живодёрной слободой.
— Ужас какой! Что же за звери там жили?
— Да нет же, обычные бабы и мужики. Просто у них работа была такая — убивать и хоронить негодных старых лошадей. В прежней Москве было очень много лошадей, почти как сегодня — автомобилей.
Мария заметила, как Алексей вздохнул и как-то по особому посмотрел на приборную панель, потом — на свои руки, возлежащие на изящном и послушном рулевом колесе, обтянутом дорогой кожей и инкрустированном палисандром. В это время машина взлетала на Метромост и от распахивающейся в обе стороны перспективы захватывало дыхание. Мария отчего-то подумала, что Алексей, должно быть, всё ещё продолжает сомневаться в реальности мира, который привычным и предсказуемым образом окружает их.
— Такое прекрасное место — и лежало на отшибе? — решила она поддержать разговор.
— Ну почему ж! Сразу после революции на месте нынешнего Университета хотели возвести Международный Красный Стадион. Между прочим, крупнейший в мире. Затем, правда, выяснилось, что фундаменты сползают к реке, и эту затею бросили. Но после стройки на краю склона и внизу остались десятки буфетов и летних ресторанчиков. В них всегда было многолюдно, по Воробьёвке туда специально ходили трамваи. Потом пустили троллейбус — кажется, четвёртый номер, он бегал от «трёх вокзалов» до Киевского. Кстати, почему-то только здесь постоянно продавали какое-то малопонятное, но очень дешёвое турецкое вино. Так что место числилось популярным.
— Ни за что не поверю! И ты, комсомолец, приезжал туда пить турецкое вино?
— Конечно, много раз. Но в основном у нас, школьников, денег на вино и буфеты не бывало, поэтому мы покупали кто мороженое, кто семечки и забирались на чердак Мамоновой дачи. Оттуда теми же красотами любовались бесплатно…
— Здорово. Дача, чердак, золотое детство…
— Ты вздыхаешь, Маш, словно хочешь туда вернутся… А вот я бы не стал.
После спуска с метромоста Алексей почти гениально угадал съезд и поворот на Университетский проспект, и через пару минут остановился у смотровой площадки. Он помог Маше выбраться из машины и они пошли в направлении к гранитному парапету. Очередной залп дождя, собиравшийся последние полчаса, так и не решался пролиться, уступая место влажной дымке, в туманной пелене которой размывались силуэты возвышающихся на противоположном берегу высотных зданий и множество городских огней. Пространство площадки хранило следы недавнего столпотворения по случаю салюта: на мокром асфальте блестел разноцветный мусор, в отдалении шумела небольшая стайка молодёжи, а несколько подвыпивших бродяг, один из которых, не в силах стоять на ногах, возлежал на парапете, вели промеж себя незатухающую беседу.
Не сговариваясь перейдя немного в сторону с освещённого пространства смотровой площадки, Алексей с Марией остановились в сени высокого клёна. От этого места открывался всё тот же великолепный панорамный вид на ночную столицу, до мельчайших деталей Марии знакомый. Ей было приятно наблюдать, с каким изумлением Алексей пожирает его своими глазами, обрывочно произнося вслух имена узнаваемых в новом облике мест — «…это старые Хамовники», «..возле Трубецкой», «…за Красным Лугом — небоскрёбы», «…две высотки — одна точно на Смоленской» и так далее.
— Нравится?
— Да, не то слово. Воистину, вечный город.
— Вечный?
— Да, вечный. Третий Рим…
— И как на его фоне мимолётна наша жизнь! Я уже даже начала забывать про сегодняшний концерт. Между прочим, все почему-то бросились поздравлять меня, а о тебе забыли. А ведь ты всё это придумал. Именно ты. Даже не знаю, как тебя отблагодарить.
— Пустяки. Ты долго шла к этому успеху и заслужила его. Я очень хочу, чтобы он открыл для тебя новую жизнь.
— Спасибо. Но даже если каждый предстоящий день будут таким же, и жизнь моя сложится счастливо на зависть всем — то всё равно она останется лишь крошечным мгновением.
— Да, но такое мгновение будет соткано из миллиардов секунд, — возразил ей Алексей. — Каждая из которых — в своём роде тоже вечность.
— Поэтому в каждую из них я буду стареть, — ответила Мария и посмотрела Алексею прямо в глаза.
Алексей принял этот её взгляд, наполненной неуловимой трепетной надеждой, и ответил решительно:
— Давай тогда будем стареть вместе. Я давно хотел тебе это предложить. Подумай, находишь ли ты это возможным для тебя?
Их взгляды снова пересеклись и остановились. На какой-то миг Алексею показалось, что он прочитывает в глазах Марии недоумение или даже испуг. Он тотчас же подумал, что напрасно произнёс «давно хотел»: о каком «давно» может идти речь, если их знакомство длится всего две недели, да и сам он, надо полагать, знакомый более чем странный…
— Я согласна, — не отрывая взгляда, коротко и спокойно ответила Мария. — Я согласна.
И неожиданно спросила:
— А ты меня любишь?
— Да. Я тебя люблю, — ответил Алексей без малейших колебаний и тут же, чтобы освободиться от только что посетившей его тягостной мысли, взволнованно произнёс: «Я не знаю, как сложится моя жизнь, но я готов поклясться, что каждый день, проведенный нами вместе, я буду стремиться делать таким же незабываемым. Ну а если я не справлюсь или если со мной что-то случиться или пойдёт не так — ты свободна, ты полностью свободна принять любое решение».