Страница 2 из 47
Она взяла девчонку за холодную ладошку и повела в свою каморку. Они прошли через ещё тёмный двор к подъезду с дельфинами. Девчонка покорно шла за бабой Ниной, только ручонка дрожала в крепкой ладони дворничихи.
Баба Нина занимала чуланчик под лестницей, сюда когда-то местный швейцар складывал мётлы, совки, лопаты отгребать снег от порога. Окна в бывшем чуланчике не было, да и лучше без него: зимой теплее. Зато был свет, настоящий, электрический - предмет гордости бабы Нины. Ещё был примус на тумбочке, чайник, жестяная кружка, на крохотном столике миски, бидон с водой, под стенкой топчан, накрытый лоскутным одеялом и шкафчик, похожий на гробик. Да, интересно смотрелась девчонка среди этого убожества. Баба Нина только хмыкнула. Она раскачегарила примус, и он зашипел, зафыркал. Сразу сильно запахло керосином.
- Иди, сядь, - кивнула баба Нина в сторону расшатанного стула. Девчонка протиснулась мимо стола и села под стеночкой, так и не снимая с себя своего пальтишки. - Сейчас кипяток будет, чай заварим, попьём и поговорим. Ты пальто-то сними. У меня тут тепло. Видишь, печку топила, так ещё стена не остыла.
Девчонка кивнула и сняла пальто, оставшись в темно-зелёном, в цвет её глаз, платье тонкой шерсти. Села прямо и руки на коленях сложила - ни дать ни взять благородная барышня. Надо присмотреться к находке. Кто её знает, что за девица? Баба Нина сбросила свой бушлат, размотала клетчатый платок и оказалась худощавой женщиной лет сорока с тронутыми сединой волосами, скрученными на затылке в тугой узел.
Они пили кипяток, грея руки о бока кружки. Баба Нина взяла из-под газеты кусочек чёрного хлеба, отломила половину и протянула девчонке. Но та отказалась:
-Спасибо, сударыня. Но я недавно ужинала.
-Ты опять? Какая я сударыня? - прямо-таки зашипела баба Нина. - Зови меня баба Нина. Так кто ты, откуда? Где же ты ужинала? Уж завтракать давно пора, а не ужинать.
Девчонка тяжко вздохнула:
-Если б это был только сон! - тоскливо протянула она.
-Так, ладно. Слишком много вопросов. И ни одного ответа. Давай по порядку. Как зовут?
Та не отвечала, смотрела, не мигая, в кружку с водой, потом подняла глаза:
-Я узнала это место, хотя вокруг было темно. Это было возле Александровского лицея...
-Какого? - у бабы Нины дрогнул голос.
-Александровского. Мы часто проходили мимо. Но я не могу понять, сплю я или нет, - она вопросительно глянула на дворничиху, - понимаете, я хорошо помню, как мы с тётей Соней ехали в поезде, потом был корабль. Мы плыли, и вдруг погас свет, а я оказалась возле решётки Александровского лицея на Каменноостровском проспекте. Было темно, но один фонарь всё же горел. Я пошла по проспекту. Шла, шла... Пришла сюда, но тут какие-то мастеровые, кажется, они были пьяны, заступили мне дорогу. Я вывернулась от них, пробежала дворами и забилась в поленницу. Я сплю, да?
Она с надеждой смотрела на бабу Нину. Та прокашлялась:
-Ты не спишь.
-Да нет же, конечно, сплю. Посудите сами: мы уезжали в марте, снега уже не было, но морозило. А сейчас осень, да? - дворничиха кивнула, - вот видите. Не может же так быть: десять дней назад весна, а теперь осень!
Кажется, с девчонкой всё ясно - она сумасшедшая. И, небось, сбежала из лечебницы. Баба Нина посмотрела на беднягу: совсем ребёнок ещё. И всё же что-то в её бреде зацепило женщину. Ну да, конечно, она слишком правильно говорит, это её постоянное "сударыня"... И одежда! Совершенно не поношенная, модная ...когда же это было модным? Дворничиха задумалась, разглядывая платье девчонки. Завышенная талия, длинная юбка сужается к щиколоткам, отделка шнуром и бисером - похоже, перед войной такое носили.
-А какое сегодня число? - вдруг спросила баба Нина.
-Вы думаете, я сумасшедшая и не замечаю дней? - обиделась девчонка. - Сегодня 15 апреля 1912 года. Только я не понимаю, почему сейчас осень.
Ну вот, здравствуйте. Это называется "договорились". Баба Нина с жалостью посмотрела на убогую: ведь сразу же поняла, что та умом тронулась. Значит, из жёлтого дома сбежала. И всё же тревожила одна несуразность. Ну, допустим, сбежала она из больницы, так ведь была бы одета во всё больничное. Ан нет, не больничное на ней! Как раз наоборот, такую одежду сейчас разве что в театре встретишь или на кинофабрике. Точно, девчонка роль играет: надела платьице довоенное и в роль вживается. А тут её ещё пьяные забулдыги напугали - вот и перепутала все времена.
Баба Нина решила сходить на кинофабрику - благо, тут рядом находится - да спросить, не потерялась ли у них статистка и какое кино из довоенной жизни они запустили. Дворничиха тяжело поднялась, потирая разболевшуюся некстати спину.
-Ты вот что: посиди тут, никуда не выходи. Никому не отвечай, ежели стучать будут. Я недалеко сбегаю и скоро буду. Свет не зажигай. Лучше ложись да поспи чуток. Как, говоришь, тебя зовут?
-Кира Сергеевна Стоцкая-Пален, - Кира внимательно смотрела на женщину. - У вас поясница болит, да?
-Болит, будь она неладна. А как не болеть, когда целыми днями на морозе да на дожде?
-Постойте, я попробую вам помочь, - девушка взяла за руку недоверчиво смотрящую на нею бабу Нину, - сейчас, сейчас. Ой, как же вы такое терпите?! Это очень больно. А теперь как?
А баба Нина вначале даже и не поняла, что спина больше не болит. Она стояла и прислушивалась к себе, изумлённо глядя на улыбающуюся девчонку:
-Не болит.
-И не будет болеть, не бойтесь.
-Не может быть. Уж как только меня не лечили: утюгом с горячими углями гладили, пчёл подпускали, притираниями мазали - не помогало. А ты так просто: раз - и всё!
Баба Нина почти бегом неслась по улице Красных Зорь в сторону кинофабрики и радовалась своему здоровью: ни болей в спине, ни болей в ногах - сорок лет сбросила да и только. Что за девчонка - чудо, прямо-таки!
Но уже через полчаса настроение бабы Нины изменилось. Нет, боль в спине не вернулась и она чувствовала себя здоровой как никогда. На фабрике удалось выяснить, что никакого кино из дореволюционной жизни не запускалось и даже не предполагалось запускаться. А в актёрском отделе барышня в кудряшках, посмотрев в какие-то листочки, заявила, что никакой Киры Стоцкой-Пален никогда у них не числилось. В задумчивости баба Нина вышла из дверей кинофабрики и пошла к себе. Оставалось одно: девчонка сумасшедшая и надо вернуть её в клинику.
Когда эта странная женщина ушла, Кира в полной темноте сняла с себя платье и, сбросив туфли, улеглась поверх жесткого лоскутного одеяла, укрывшись пальто. Она всё пыталась сопоставить события, но, что она ни делала, в голове стоял полный хаос и связать ниточки не получалось. Она постаралась вспомнить, буквально, посекундно, чем занималась до того, как погас свет.
Они вернулись в каюту после тяжёлого разговора в музыкальном салоне. Им не спалось, тётя Соня читала книгу, Кира пришивала пуговицу к пальто и при этом пыталась сложить цифры с пергамента. Не очень-то у неё получалось - всё время сбивалась. Мешал какой-то шум в коридоре, и она вновь и вновь сбивалась со счета. Тетя Соня вышла узнать, что там произошло. Кира заново начала складывать цифры, как указкой, ведя иголкой по пергаменту. Укололась и расстроилась, что испачкала листок, обозвала себя глупой Спящей красавицей. Погас свет. Всё.
Кира встала, крутанула ещё тёплую лампочку, как это делала баба Нина. Лампочка загорелась чахоточным светом, но даже в таком свете было видно, что никаких пятен на пергаменте нет. А ведь должно было остаться хоть что-то. Но вместо него пробел в столбике из цифр, как будто кто-то стёр и кровь, и цифры. Но она-то точно помнит, что здесь стояли четыре циферки, и она помнит, какие: девятнадцать и тридцать один.
Над столом висел небольшой плакатик с мастеровым, бьющим молотом по голове толстяка в цилиндре. "Дикость какая!" - подумала Кира. На плакатике было написано: "Табель-календарь на 1931 год", потом шли числа и месяцы, а сбоку: "Первый день. Второй день. Третий день. Четвертый день. Пятый день". Дней недели не было. Кира не стала разбираться со странным календарём без дней недели, её глаза уставились на обозначенный год: 1931. Потом она медленно сложила пергамент и спрятала его в медальон. Погасила свет и легла под своё пальто. Её била дрожь, а в голове густым звоном отдавало: 1931... 1931...1931...