Брат, которого нет

Бледный, едва передвигающий ноги Максим, в пропотевшей рубашке, одной рукой прижимал к себе маленький гроб, а другой цеплялся за Владимира Петровича, тоже бледного, кашляющего, который одной рукой придерживал молодого бойца, а в другой тащил букет кроваво-алых роз.

- Когда? - потерянно спросил, едва они приблизились.

- Вчера, - потерянно выдохнул старший брат Сашки.

- На второй день лил дождь. Мы караулили у входа до того, как выгнали последних посетителей, потом ночью прятались в старой беседке, на рассвете опять вернулись. В беседке было много щелей в крыше, да и стен не было, - Владимир Петрович закашлялся, - Мы утром пошли, рано. Но держались. Хотя ему пришлось сбегать к моему старому приятелю, в другой конец города, денег занять на еду. Но мы держались. И третий день держались. А на четвёртый, часов в 10 или 11 утра Максим сознание потерял. Ну и... пришлось самого тащить в больницу. А она в это время как-то уже прошла. И с медсёстрами, как оказалось, у неё был договор: никому про день не говорить - и, особенно, нам, - он снова закашлялся, - Оказывается, нам соврали.

Мы какое-то время стояли, молча. И ветер срывал с деревьев и швырял нам под ноги пригоршни листьев, багряных и жёлтых. И листья не могли ничего противопоставить его напору и силе.

- Может, нам хоть похоронить дадут?.. - сказал я наконец.

- Да, давайте спросим! - поддержал Владимир Петрович.

- Нас же уже... выгнали... - прошелестел Максим.

И сполз на землю. Гроб для неродившегося младшего брата выпал из его руки и немного прокатился по старому асфальту, глухо ударяясь об него.

- Пойдём втроём! - решился я, - И Максима им покажем. Может, хоть такого его пожалеют?!

- Родители нам голову потом оторвут! - и мой последний уцелевший напарник закашлялся.

- Мы ещё посмотрим, кто кому и что оторвёт! - проскрежетал я.

Он подхватил пустой ящик, почти идеально ровный и сделанный заботливыми руками Максима, а я - самого молодого бойца. И мы решительно двинулись к больнице на Звенидворской улице.

Схватка двух стариков с врачами вышла жаркой. Впрочем, мы подавленные потерями, решили стоять до конца, даже если закончатся все патроны.

Когда враги вызвали подкрепление - милицию - мы едва не поникли духом, впрочем, переглянувшись, всё-таки решили дожать до конца. И вдруг среди милицейских лиц вызванного отряда я вдруг приметил одно знакомое, а оно - меня.

- Станислав, ты чего это по больницам орать вздумал? - растерянно уточнил молодой мужчина.

И наши, и вражьи воины притихли - и в напряжённой гудящей тишине я кратко рассказал ему историю про моего младшего брата. Брата, которого нет.

Что он там сказал своим и что сказал врачам, этот молодой добросердечный милиционер - известно только Богу - однако на вечерней электричке мы ехали вчетвером: я, наш новый боец, Владимир Петрович и ослабевший, но упорно державшийся Максим. Гроба на всех детей не хватило: их там несколько убили в тот день и главврач сказал, что неизвестно, где чей брат или там сестра. Да и он бы привлекал слишком много нездорового внимания. И мы молча везли контейнер, завёрнутый в чёрные полиэтиленовые мешки, слой газет и снова в чёрные мешки. Часть цветов оставили в больнице - часть спрятали под одеждой. Искололись все, но все терпели. Спасибо главврачу, что он нас отпустил, так. И что хоть кого-то мы сможем похоронить по-человечески. Хотя и не на кладбище, не у церкви, а только лишь в лесу. На кладбище нас бы тоже сочли за сумасшедших, да и шумели бы, могли помешать.

В начинающихся сумерках пошли через лес - милиционер Степан достал фонарь, а Максим, как ни странно, так и не сбился, вышел прямо к одиноко зияющей яме, с краями, приглаженными дождём. Уже затемно похоронили останки убитых детей - Максима мы всё-таки оттеснили, не пустили, хотя он уходить и глаза закрывать отказался - и смотрел. Ночью наломали дров и усиленно жгли опустевший контейнер и газеты с пакетами, отчаянно жгли, чтобы догорело всё, как будто это что-то могло исправить в жизни Сашки и остальных. И на рассвете, в молчании, возвращались домой. Сначала Максим упорно шёл, а потом его тащил на руках Степан...

Солнце золотило лужи и красило позолотой силуэты домов, деревьев и людей, выползающих из своих клетушек на работу, большей частью, постылую. Воздух осенний был свеж, хотя кто-то из них, зябко кутающихся в разноцветные пальто, куртки и шарфы, а также прикрывавших руки перчатками, назвал бы его морозным. Листья ещё только-только начинали краснеть или желтеть - мир ждали перемены, впрочем, пока они только ещё начинались. Ну, а я как обычно сидел на скамейке - и спешить мне было некуда.

Он пришёл с большим мешком, один - то ли помощников на этот субботник не нашёл, то ли был самым ранним - и серьёзно подбирал мусор с газонов. Мусор, брошенный не его руками.

- Ну, как живёшь, Максаша? - поинтересовался я, любуясь его невысокой, худощавой фигурой и такими светлыми, яркими глазами.

Максаша - так он обычно назывался в искусственном мире, куда люди в последние десятилетия повадились вылезать со своих коробок, да, собственно, и в мире реальном его прозвище за ним прижилось, так что знали его в основном как Максашу - выпрямился и улыбнулся мне.

- Послезавтра мы едем на субботник - убирать лесопарк близ Питера, потом - к морю, чистить берега от пролитой нефти. Хотя, вроде, в каком-то из городов соседней страны было наводнение, может, волонтёры понадобятся там...

В школе семнадцатилетнего Максашу видели редко и, особенно, не любили, ну, учителя это бубнили, а вот в миру, что в нашем городе, что в других российских городах или даже не российских Максашу много кто видел, много кто знал и вполне себе любили. Обычным наукам он не очень-то и учился, но зато отзывчивости научился вполне.

Хотя, помнится, когда через неделю после того жуткого дня, когда мы прощались с Сашей, он пришёл ко мне, потерянный, жалуясь, что не случилось, хотя мы так старались - и он в том числе, а я ему сказал, что вся планета - наш родной дом - и точно также как и Саша, забытый и выкинутый, он страшно на меня обиделся - и две недели не разговаривал.

Мы чуть переговорили - и он пошёл делать очередное доброе дело.

Максаша... в нашем городе его знали все. Все уважали, но многие и побивались.

Когда в наш небольшой город занесло террористов, и те взяли заложников в одном из немногочисленных магазинов - как будто наш маленький город и его жители могли на что-то особо повлиять - то первым, кого показательно решили расстрелять, был именно Максаша, но пули, целая очередь из пуль, прошли мимо него.

И когда он в поездке, вместе с напарником-волонтёром, вылетели с поворота и свалились по холму, то Максаша как-то сумел выжить и, более того, ничего серьёзно не повредил.

И когда его уже в зарубежном городе случайно сбила машина - и тамошние журналисты гудели, мол, такая трагедия, такой добрый парень и такое несчастье, и наши, ими заражённые, соответственно гудели... но Максаша выжил... каким-то чудом он выжил и отделался трещиной в ноге и сотрясением мозга, хотя врачи и невольные свидетели такого не ожидали.

Поэтому в нашем городе считали, что с ним что-то нечисто. Да и... ему двадцать раз везло в лотерею, в шестнадцать-то лет, а он все деньги спустил на операцию каким-то бедным детям, покраску крыши церкви, приют для бездомных животных, тёплые одеяла и книги для дома престарелых, а также похороны местного безродного дворника, старика Григория. И этого всего родители ему простить не могли, так как "все деньги спустил в никуда", и ни новой квартиры, ни машины, ни места в престижном зарубежном университете их сын не выбрал. Короче, что в нашем небольшом городке, что в некоторых других, считали, что Максаша наделён каким-то мистическим везеньем. А он всем доказывал, что даже один единственный житель небольшого городка способен сделать мир чище и добрей.

Я вдруг вздрогнул, протёр глаза... подался вперёд...