Схизматрица (сборник)

А здесь поистине был рай. Из множества широких медных труб хлестала чистейшая вода. Люди радостно снимали кольчуги и сбрасывали заскорузлую одежду. Со смехом и песнями омывали они свои руки и ноги, покрытые татуировками, в очищающих, освежающих струях пресной воды. А нежный аромат фимиама тем временем возносил их души на небеса.

Тихо, ласково, совсем незаметно покидали они свои тела.

Слуги блемми сложили свежевымытые трупы на носилки и убрали их прочь. Слуги эти были евнухами, и у всех были вырезаны языки.

Бережливая Хильдегарт, по своей давней привычке, аккуратно разобрала пожитки мертвецов. Женщины, бродившие по усыпанным трупами полям Святой земли, с тем чтобы подбирать раненых и хоронить погибших, — и мусульманки, и христианки, — наживались за счет мертвецов гораздо больше, нежели за счет своих вполне живых покровителей и защитников. Часто случалось так, что женщины разных вероисповеданий, шедшие за враждебными друг другу войсками, встречались вдруг на одном поле, только накануне усыпанном мужскими трупами. Жестикулируя, они принимались торговаться и обмениваться одеждой мертвецов, их медальонами, кинжалами, дубинками и безделушками.

Синан вошел в тот момент, когда Хильдегарт только-только закончила разбирать и аккуратно раскладывать по кучкам грязные сапоги мертвецов. Вид у него был расстроенный.

— Тихий Господин написал нам, что делать, — сказал Синан. Нахмурившись, он разглядывал еще не высохшие каракули. — Евнухи должны сбросить тела в шахту, как обычно. Но он хочет, чтобы потом мы загнали в баню и лошадей. Всех до единой! — Ассасин мрачно взглянул на аббатису. — По-моему, здесь скоро вообще никого не останется. Что-то я не вижу ни садовников, ни секретарей… Людей явно не хватает, они не справляются. Ведь не нам же с тобой заниматься этой грязной работой! Ничего не понимаю.

Хильдегарт была потрясена этой новостью.

— Избавление от грязных и злобных турок, конечно, того стоило, но разве же можно ставить лошадей в такой роскошной зале, облицованной мрамором?

— Ставить лошадей, говоришь? Дорогая моя, мы должны их убить и сбросить в шахту. По крайней мере, так пишет Господин. Если хочешь, посмотри сама, уж не ошибся ли я? Ведь ты всегда была прекрасной переводчицей!

Хильдегарт внимательно изучила пергамент, покрытый чернильными брызгами. Но странные каракули блемми читались совершенно однозначно, ошибки быть не могло; к тому же с годами его арабский стал гораздо лучше.

— Все именно так, как ты говоришь, но эти указания бессмысленны. Если у нас не останется лошадей — как я вернусь в Тир? А ты как вернешься в Аламут?

Синан в ужасе поднял на нее взгляд:

— Что такое ты говоришь? Как смеешь ты подвергать сомнению повеления Тихого Господина?!

— Ну нет. Ведь это ты мужчина, — поспешно ответила Хильдегарт. — Подвергать сомнению приказы — твоя привилегия.

Хильдегарт не видела блемми уже около восьми лет. Они сообщались исключительно через курьеров или, чаще всего, при помощи почтовых птиц.

В самом начале, когда записки блемми гораздо сложнее было переводить, она сопровождала его почти всегда и всюду. Она подавала ему чернила, подносила ему виноград, хлеб и мед и даже провожала его ко сну, коему блемми предавался на кровати странной конструкции, скрытой занавесью от посторонних глаз. Но потом он перебрался в свой Парадиз, а Хильдегарт уехала и жила с тех пор за много лиг от своего господина. Тем не менее они продолжали переписываться, но он ни разу не упомянул о том, что скучает без своей верной служанки.

Блемми посмотрел на нее таким знакомым, всезнающим взглядом. Глаза его, круглые, черные и мудрые, располагались на груди на расстоянии ладони друг от друга. На нем были мешковатые штаны из цветастого синего шелка, нарядные кожаные сапоги и — разумеется — никакого головного убора. Он сидел скрестив ноги на бархатной подушке, на полу своего кабинета. Перед ним стояли баночки с тушью, рядом лежали восковые печати, расходные книги, листы пергамента и тщательно прорисованные карты. Огромные ручищи блемми с годами похудели, и пестрое одеяние казалось блеклым. Его пальцы, прежде столь ловкие и не знавшие устали, мелко дрожали.

— Должно быть, господин нездоров, — прошептала Хильдегарт Синану. В присутствии блемми они всегда старались перешептываться, потому что почти не сомневались: он не слышит и не понимает человеческого шепота. Правда, у блемми имелись уши или по крайней мере какие-то выросты по бокам тела, но он никогда не реагировал на речь, даже если к нему обращались на тех языках, на которых он умел писать и читать.

— Ничего. Сейчас я торжественно произнесу блестящую речь, подобающую величию нашего господина, а ты пиши под мою диктовку, — велел Синан.

Хильдегарт послушно опустилась на маленький коврик, украшенный кисточками.

Синан низко поклонился, приложив руку к сердцу. Затем он поочередно коснулся кончиками пальцев губ и лба.

— Прими мое нижайшее почтение, о великий господин! Да сохранит Аллах твои мудрость, здоровье и силу! Твое августейшее присутствие переполняет сердца твоих слуг радостью! Слишком долго были они лишены счастья лицезреть лик своего возлюбленного господина.

— Как твои дела, старина блемми? — быстро настрочила Хильдегарт и тут же подтолкнула пергамент в сторону адресата.

Блемми поднял пергамент и внимательно на него посмотрел; затем склонился над ним и принялся яростно разбрызгивать чернила.

«Сердце мое разбито / вечная междумирная тьма смыкается надо мной / ночи мои охвачены пламенем и лишены сна / я истекаю кровью / и во мне уже не остается сил приветствовать рассвет / ибо бесконечные дни мои полны горестных воздыханий и бесплодных сожалений / Свет Очей Моих / она скрылась от глаз моих / от нее мне не будет привета / никогда никогда никогда не прочесть мне тех сладких речей понимания мудрости и утешения / и отныне мой путь застит тьма / ибо дни моего изгнания подошли к роковому порогу».

Хильдегарт взяла в руки пергамент, и чернильная капля сбежала по нему, как черная слеза.

Ни Синан, ни Хильдегарт и не догадывались, что с супругою блемми стряслась какая-то беда. Ведь он так ревностно оберегал ее, что вообразить подобное было невозможно.

Но оказалось, что возлюбленная их Тихого Господина — безусловно, особа женского пола — была вовсе не блемми. И даже не женщина.

Блемми показал им гарем, где прятал ее.

Именно с этой огромной пещеры блемми начал свою грандиозную стройку. Он собрал огромное количество рабов, которые пробурили и выкопали глубокие шахты в мягком известняке Мертвого моря. Многих рабов погубило отчаяние, сознание того, что их труд не имеет смысла; многие умерли от жары; многих убил удушающий, пропитанный солью и миазмами воздух.

Но затем по совету Хильдегарт злополучных рабов освободили от этой работы и даже отпустили на волю. Вместо того чтобы принуждать людей кнутом и цепями, блемми просто кинул в грязь, покрывавшую дно ямы, несколько небольших алмазов.

Вскоре поползли слухи о якобы обнаруженных залежах алмазов, которые держат в тайне. И сразу же отовсюду стали скрытно приходить сильные мужчины, преисполненные трудового пыла. Направляясь в эти бесплодные земли, они даже брали с собой собственные инструменты — и для этого не потребовалось ни денег, ни приказов, ни просьб.

Дошло до того, что рабочие начали отчаянно драться и даже убивать друг друга за право продолжать затеянные блемми раскопки. В итоге на поверхность было извлечено невероятное количество известняка: его вполне хватало для того, чтобы соорудить надежные фундаменты для всех построек будущего Парадиза. И рабочие по-прежнему вопили от восторга всякий раз, как находили очередной драгоценный камень.

В конце концов находки прекратились, и рабочие сразу же потеряли интерес к дальнейшим раскопкам. Шахта была заброшена, а вскоре и вовсе позабыта.

Вот тогда-то в ее извилистых коридорах блемми и спрятал свою возлюбленную.