Страница 8 из 60
Каурый, взобравшись на угор, дернул и понес широко и весело по покатому спуску. Кучер замолчал и, подобрав вожжи, стал следить за лошадью.
Седок всунул руки в карманы и глубоко и плотно прижался к мягкому кожаному сиденью.
Дорога, широкая и гладкая, пылилась в умирающем сиянии вечера, взбегала с увала на увал и терялась впереди в далеких и смутных дебрях.
— А что, Харлампий Саввич не служит теперь уже на фабрике? — после продолжительного молчания опросил седок.
— Харлампий Саввич? Это кто будет такой?
— Конюх. Раньше в конюхах служил. Не знаешь такого?
— Как быдто не слыхивал. Это не тот ли, при котором старого хозяина укокали? Не он?
Седок вытащил правую руку из кармана и нервно поиграл пальцами.
— Тот… — глухо подтвердил он. — Он самый.
Кучер круто повернулся к нему и убежденно заметил:
— Стало быть, вам эти места знакомы… Что, проживали вы тут ранее, али как?
— Бывал… — односложно ответил седок и вдруг выпрямился, насторожился, застыл.
Впереди, под обрывом дороги, где-то далеко внизу и вместе с тем очень близко повисли белые огни: один, два, еще и еще. И между огнями, мерцавшими, как ранние вечерние звезды, всплыли вонзившиеся в небеса трубы. И эти огни и эти трубы, безмолвные в ясном и сладком затишье вечера, далекие и призрачные, вдруг изменили, казалось, самый воздух вокруг и разорвали безмятежность и ласковую пустынность дороги. Тишина оставалась прежняя, но оттого, что вдали возникла как бы из праха, откуда-то снизу фабрика, эта тишина сразу перестала быть невозмутимой, безмятежной и сладкой. Первым почуял это каурый конь. Он подобрался, вздернул голову, раздул ноздри.
— Фабрика! — не оборачиваясь, кинул кучер. — Четырех верст не будет до нее.
— Фабрика! — повторил седок и сунул обе руки в карманы. — Фабрика…
Хмурый конторщик, приходивший на работу раньше всех, раскладывал на столе книги и бумаги и побрякивал громадными счетами, когда мимо него быстро прошел в свой кабинет технический директор.
— С чего это он в такую рань? — удивился конторщик.
Технический директор захлопнул за собою дверь, и вскоре оттуда задребезжал нетерпеливый, назойливый звонок. Конторщик прислушался и помотал головою. Но звонок не переставал звать. Нехотя оставляя свои книга, конторщик подошел к кабинету, приоткрыл дверь и успокаивающе сказал:
— Да ведь, Алексей Михайлыч, никого еще нету, Восьми еще не било.
Технический директор рылся в каких-то чертежах и недовольно посмотрел на конторщика.
— Приходят-то по часам, а уходят с работы, так и не смотрят на время… Послушайте, Плескач, забыл я дома папку с расчетами, вы бы сходили. Маша вам даст… До зарезу мне они нужны. Сходили бы, а?
Плескач насупил брови и посмотрел на носки своих желтых дырявых сандалий.
— Если спешка, конечно, я могу сходить. Если только в самом деле спешка.
— Очень нужно. Ведь мне все обмозговать надо до прихода Вавилова…
— Кого это?
— Да вы что, Плескач, с луны свалились, что ли? Разве вы не знаете, что к нам консультант из Москвы приехал, инженер… Экий вы, право, странный!
— Ничего не слыхал… — развел руками конторщик. — Не вникаю я в посторонние дела.
— Хороши посторонние дела! — досадливо усмехнулся технический директор. — Тут от приезжего, может быть, судьба фабрики зависит, а вы… Ну, хорошо, сходите поскорее. У Маши спросите папку с расчетами. Она знает.
Плескач прикрыл дверь кабинета и мгновение простоял в нерешительности.
— Вавилов, — повторил он тихо и прислушался к звуку своего голоса. — Чертовщина какая!
Он сходил на квартиру технического директора, которая находилась тут же рядом, быстро. Подавая директору папку с бумагами, он задержался и, поймав его взгляд, прищурился:
— Это что же, однофамилец будет?
Технический директор раскрыл папку и стал выкладывать из нее на стол покрытые рядами синих и красных чисел листы.
— Нет, Плескач, — углубляясь в расчеты, ответил он, — не однофамилец… Родственник.
— Во-от что! — широко раскрыл глаза Плескач, захлестнутый изумлением. — Родственник. Ну, и чертовщина!
Плескач помялся на месте, но, заметив, что технический директор врылся в бумаги и не расположен беседовать, тихо вернулся к своему столу.
Конторские уже стали сходиться на работу. Скрипели стулья, отодвигаемые от столов, четко и звонко постукивали костяшки счетов, рокотал басистый кашель, летали из угла в угол сдержанные приветствия.
Плескач раскрыл большую конторскую книгу и, попробовав перо на ногте, а потом почистив его в волосах, осторожно вывел красивую цифру. Плескач приступил к работе. Но голова его была занята чем-то другим. Вторая цифра вышла кривой, с неряшливым нажимом; вторая цифра огорчила Плескача, и он отложил перо и отодвинулся от стола.
— Консультант из Москвы приехал! — громко сказал он, оглядываясь на сослуживцев.
— Открытие! Новость какую сказал! — насмешливо откликнулся второй конторщик. — Об этом давно известно. Сколько дней ждали…
— А фамилия консультанту Вавилов! — не смущаясь насмешливых слов и смешка, раскатившегося по конторе, продолжал Плескач. — Ва-ви-лов!
— В чем же тут особенность-то?
— Фамилия ничего: русская! Крепкая!
— Какое вы, Плескач, открытие сделали, подумаешь!
Плескач отодвинулся еще подальше от стола и внимательно и укоризненно посмотрел на сослуживцев:
— Фамилия ему Вавилов… И не однофамилец он, а родственник. Самый настоящий…
— Кому?
Не отвечая, Плескач вышел на средину комнаты, прошел к стенке, занятой широким шкафом, где за стеклом белели кувшины, чайники, блюда, чашки и затейливые фарфоровые фигурки. Он раскрыл шкаф и, взобравшись на табурет, достал с верхней полки чашку.
С этой чашкой, которую он понес осторожно и торжественно, как драгоценность, как редкую и радостную находку, он подошел к замолчавшим сослуживцам и сказал:
— Вот поглядите…
Он повернул чашку и показал им на донышко, на котором синей краской отпечатано было клеймо фабрики:
— Поглядите: тут что стоит? Тут как обозначено? Обозначено здесь: «Фабрика П. И. Вавилова и К°»! Понятно теперь?
— Понимаете? — спохватились сослуживцы. — В самом деле, интересное обстоятельство!
— Так это что же выходит? Родственник бывшего хозяина теперь в качестве консультанта от Весенха?
— Да еще с широкими полномочиями…
— Ай, какой случай!
— Да верно ли это, что родственник? Откуда это известно?..
На Плескача накинулись, его обступили; закидали вопросами. Чашка пошла по рукам. Клеймо разглядывали и так и этак. А Плескач, скромно поджав губы, торжествующе помалкивал и только слабо и бледно улыбался углами запекшихся синеватых губ.
Приезжий с вечера не пожелал никуда выходить из комнаты в посетительской и, выпив три стакана чаю, которые подавала ему черноглазая веселая женщина, вытащил из чемодана объемистую пачку бумаг и стал пересматривать их. Он шуршал бумагами до поздней ночи, потом прошел к жестяному умывальнику в коридоре и всласть пополоскался, нашлепывая себя ладонями по голой, раскрасневшейся от холодной воды груди.
Умывшись, он осведомился у черноглазой прислужницы, когда на фабрике дают первый утренний гудок, и, уйдя в комнату, скоро погасил огонь и уснул.
Наутро он оказался на ногах раньше женщины, и когда она, сонная, с запухшими глазами, гремела самоваром, он уже успел пробежаться по пустынному поселку, растянувшемуся по берегу спокойной и ясной под утренним солнцем реки. Он успел сходить к фабричному пруду и постоять на мосту у плотины, послушать шум воды и грохот деревянных мельниц и поставов, размалывавших породу.
С прогулки он вернулся свежий, но чем-то взволнованный. Не умея или не желая скрывать своего волнения, он подошел к женщине, остановился возле нее и задумчиво сказал:
— Мало изменилась Вавиловка!
— Нонче ей название уже не Вавиловка! — поблескивая глазами, поправила его женщина. — «Красный Октябрь»…