Страница 54 из 60
— А потому надо… — неуверенно сказал он. — Потому…
И, преодолевая стыд, упрямство и нерешительность, рассказал он Николаю о выстреле, о шутке молодежи, о своей боязни, о своем смущении, о тревоге, которая мучит его, которая тревожит. Рассказал, снова вздохнул и предостерег:
— Ты только никому, Николай, не рассказывай! Слышь, никому!
— Закрутился ты! Совсем с панталыку сшибся, парень! — посочувствовал Николай товарищу, выслушав его. — Вот пустяки-то до чего доводят!
Василий пошарил рукою возле бревна, на котором они сидели, нащупал прут, схватил его и с силою бросил в воду.
— Сплошные пустяки! — продолжал Николай. — Настоящие, а черт знает какие последствия!
— В переплет я попал! Самое правильное уехать мне. На стороне где-нибудь получше устроиться.
— Ну, нет! — возмутился Николай. — Это никуды не годится! Ехать тебе никуды не надо. Ерунда! Ты только сбрось с себя гордость глупую! Сообрази, что другие-то не хуже тебя. А там все наладится. От людей не откачивайся. И потом — брось баловство свое с девчонками! Брось!
Василий угрюмо молчал.
— Ты поверь, Василий, я тебе друг. Товарищ давний. Ты послушайся меня. Пошли ты к черту свою привычку поганую! Стань человеком!
— Тебе легко говорить… — отозвался Василий, сгребая каблуком сухую землю, которая, дымясь тонкой пылью, весело потекла в воду. — Ты в моей шкуре не был. Меня разыгрывают, а ежли я поддамся, так еще пуще галиться станут.
— Да не станут, Василий!
— Неохота мне на надсмешки нарываться…
— Брось свою, говорю, глупую гордость! Форс это в тебе пустой, а не самолюбие правильное.
— Не могу.
— Попробуй!
Николай замолк. Ему пришла в голову мысль, которая слегка встревожила его. Он наморщил лоб и в нерешительности поиграл пальцами.
— Слышь, Василий, — понижая голос, спросил он. — Тебе нисколько не жалко Степаниду? а?
— Ну, вот… — болезненно скривил Василий рот. — Об этом еще…
— Да ты не отбрыкивайся. Спрашиваю — не жалко разве? Девчонка хорошая, в люди выбивается. Ребенок у нее будет. Твой ведь.
— При чем тут мой? — глухо, настороженно возразил Василий. — Для алиментов?
— Дурак ты! Для алиментов! — сердито набросился на него Николай. — Не в алиментах дело. Об этом тебя, если захотят, и спрашивать не станут… Я тебе говорю — девчонка хорошая, а ты ее обидел. И неужели тебе нисколько ее не жалко? Неужели совести в тебе нету?
— Жалко, не жалко, об чем разговор? — уклончиво пробормотал Василий. — Это дело прошлое, его не поправишь…
— А если попробовать?
— Как так?
— Женись на ней!
— Во-о! — Василий вскочил с бревна и остановился пред товарищем раскрасневшийся, возбужденный, обиженный. — Придумал тоже! На кажной ежли жениться, с которой так…
— Эх и сволочь же ты, Василий, как я погляжу! — возмутился Николай. — Недаром, не зря ребята и разыгрывали тебя, недаром тебя из ружья пугали! В самую точку попали!
— Жениться я не хочу! — не слушая его, горячился Василий. — Я на воле желаю еще походить. Мне рано на шее петлю захлестывать!
— Погоди, сам не захлестнешь, так другие затянут! — недружелюбно попророчествовал Николай. — Допрыгался ты, а еще мало тебе!
— Уеду я отсюда! — снова спадая с голоса и теряя уверенность, заявил Василий.
— Ну и езжай! Никто тебя задерживать не станет. Только знай, в другом месте тебе при твоих привычках не слаще будет. Помни!
— Увидим!
Товарищи оборвали разговор и разошлись в разные стороны. И каждый из них уносил с собою горечь против другого.
Одновременно с постройкой нового фабричного цеха Широких умудрился заложить на поляне за фабрикой, в стороне от поселка, два вместительных деревянных дома — начало рабочего городка. В сентябре оба дома были вчерне уже готовы. Дома были на четыре квартиры каждый. И когда постройка их подходила к концу, вокруг вопроса о том, кому отведут в них квартиры, в поселке и на фабрике закипели жаркие споры.
Сначала, когда еще только начинали постройку, почти никто не обращал внимания на эти дома. Среди жен рабочих был пущен слух, что в дома поселят конторских. И по этому поводу некоторые ехидничали:
— Заберут себе квартирки под видом рабочих, а настоящие-то рабочие с носом останутся!
Но этот слух был опровергнут фабкомом, который выделил особую комиссию по распределению квартир.
Тогда по поселку поползло другое:
— Квартиры отведут только партейным! Кто с партбилетом! А простых не пустят!
И опять выделенная фабкомом комиссия, приступив к выяснению жилищных условий всех рабочих, пресекла и эти слухи.
Но кто-то не унимался. Кому-то не понравилась мысль о постройке рабочего городка, о новых чистых и светлых квартирах для рабочих. Стали уверять женщин и старых рабочих:
— Тем, кто поселится в новых домах, не позволят держать коров и лошадей! И не только коров и лошадей, но и птицу!
— Курочку-наседку, тетки, не допустят держать!.. Огороды запретят!
— Дадут квартеру, и чтоб ни-ни, никакой живности и овощи!
С этими слухами было бороться труднее. Тем более, что и в фабкоме были сторонники запрета держать скот и разводить птицу в новых усадьбах, и этот вопрос не был еще ясен ни профактиву, ни партийцам.
В конце концов вышло, что записывались на новые квартиры туго. Помимо всего, помимо всех толков и слухов было вообще непривычно бросать обжитые хаты, знакомые углы, знакомые дворы. Ходили смотреть на отстраивающиеся дома, хвалили высокие потолки, большие окна, но записываться воздерживались.
Первый показал пример Лавошников. Он привел на стройку свою жену, тихую и робкую женщину, и показал ей почти готовую квартиру из трех комнат;
— Гляди, Поля, чистота-то да порядок тут какой будет! Не чета той квартиренке, в которой мы теперь живем!
Поля обошла все комнатки, долго осматривала неготовую еще кухню, медленно посоображала, затем вздохнула и согласилась с мужем.
Квартира была записана за Лавошниковым.
Потом к Евтихиевой прибежала Надя, молодая мать, которая носила свою дочурку каждый день в ясли:
— Евтихиева, слышь, я хочу записаться на квартеру!
— Одной-то тебе не дадут. С кем-нибудь надо. Три комнаты там.
— Я не одна и хочу! Я Стешу с собой возьму!
— Разговаривала ты об этом с ней?
— Говорила. Она согласна. Ты знаешь, мы с ней прямо бабью коммуну там заведем! С нами еще тут одна собирается.
— Дела! — рассмеялась Евтихиева и с сожалением добавила — У меня квартирка хорошая, стыдно захватывать в новом доме, а то бы и я с вами…
— Ох, чудно бы как было!..
Со Степанидой, которая приютилась, не желая стеснять Евтихиеву, в крохотной проходной комнатке на краю поселка, Надя, действительно, уже договорилась. Обе девушки потянулись одна к другой. Обеим было тяжело, и обе они совместно, прекрасно понимая друг дружку, молчаливо переживали свою скорбь.
Дома были окончательно отделаны в конце сентября. Лавошников подбил всех переезжающих совершить переезд в новые квартиры одновременно, в один день и час.
— Давайте, товарищи, коллективно сделаем! Вроде демонстрации за новый быт!
Некоторые посмеялись:
— Может, с музыкой еще?
— А ведь верно! — подхватил Лавошников. — Можно и музыку!
Но на музыку не согласились женщины:
— Весь поселок гыркать будет! Засмеют!
Выбрали ближайший день отдыха. И вот с утра из разных дворов стали выезжать на главную улицу поселка груженные домашним скарбом подводы. За подводами шли хозяйки и ребятишки. На возах громоздились столы, шкафы, тюфяки, ящики. Подводы погромыхивали и вздымали густую пыль.
На неожиданное и редкое зрелище отовсюду высыпали любопытные. Женщины жадно разглядывали чужую домашнюю рухлядь. Мужчины считали подводы, разглядывали переезжающих и, узнавая знакомых, кричали им шутливые, озорные приветствия. Ребятишки шныряли по улице, лезли к лошадям, к возам, визжали, перекликались.
Подводы вытянулись гуськом. Впереди обоза выделилась кучка рабочих и работниц. Они весело отшучивались на приветствия и крики. У них были оживленные, довольные лица. Им было, по-видимому, легко и радостно.