Страница 2 из 60
Бигалтар поступил точно так же И читатель вместе с автором рассказа недоумевает и негодует: как несправедливо поступили с кристально честным эвенком! Верно: несправедливо. Однако расширительное толкование этого конкретного жизненного факта есть не что иное, как распространение законов природы на человеческое общество. А с таким подходом к явлениям жизни писатель рисковал ничего не понять в реальном смысле общественных событий.
Надрывный тон отдельных рассказов, их асоциальный смысл меняли и стиль произведений: вместо реалистических, скупых и точных картин и сцен появились пышные красивости, нарочитая приподнятость, ложная многозначительность. Не сразу обретал писатель свой голос, находил верный путь. Но он настойчиво искал его, вооруженный любовью к человеку-труженику и ненавистью к тунеядцу-эксплуататору. Не вдруг открылся для него истинный смысл социальной борьбы, не сразу понял он подлинную причину неминуемой при царизме гибели целого народа. Но он честно и упорно искал правду и находил ее.
С начала мировой войны и до 1921 года Ис. Гольдберг пишет сравнительно немного, да и художественные достоинства созданных в это время произведений невелики. Подлинный расцвет литературного таланта Ис. Гольдберга начался в годы Советской власти.
Молодая советская литература с первых лет своего существования приступила к раскрытию самой значительной темы — темы революции и гражданской войны. В 1921 году появился первый советский роман — «Два мира» В. Зазубрина, в 1922 — «Партизанские повести» Вс. Иванова и «Перегной» Л. Сейфуллиной, затем одно за другим — «Неделя», «Конармия», «Железный поток», «Чапаев».
В это же время, начиная с 1921 года, Ис. Гольдберг создает целый ряд интереснейших и своеобразных произведений, посвященных гражданской войне. Лучшие из них — «Человек с ружьем», «Бабья печаль», цикл рассказов «Путь, не отмеченный на карте», повести «Цветы на снегу» и «Сладкая полынь», наконец, более поздний рассказ — «Как Юхарца пошел по новым тропам».
К сожалению, эти произведения не были в свое время замечены критикой. Между тем они расширяют и дополняют созданную советскими писателями картину гражданской войны. В них с большой художественной силой и убедительностью показано разложение господствующего класса России и, следовательно, его исторически неизбежная гибель. Ис. Гольдберг реалистически, гневно, не без сарказма рассказал о тех, кто защищал старое, цеплялся за прогнившее, бесстыдно продавался и бесславно погибал. В этих рассказах изображена также и борьба крестьян-сибиряков с колчаковцами, рост их сознания под влиянием грозных, небывалых событий и передовых революционных идей.
Самыми характерными и художественно более завершенными являются рассказы, объединенные в цикле «Путь, не отмеченный на карте». Главные герои этих рассказов преимущественно колчаковцы, изображенные в момент их полного поражения.
Колчаковская белая армия отступает, откатывается все дальше и дальше на Восток, к атаману Семенову, через сибирские глухие села и деревни, через тайгу. В Сибири в те дни собрался весь «цвет» русской буржуазии, не сумевшей вовремя удрать за границу, и значительные кадры белого офицерства. Из Сибири они надеялись с помощью иностранных штыков и денег нанести решающий удар по советской России.
Но этого не получилось и не могло получиться, убежденно говорит писатель, потому что против них поднялся весь народ и под его ударами, как никогда, обнажилась внутренняя, тщательно скрываемая, гнилостная сущность этих защитников старой России.
В полном соответствии с таким отношением к центральным героям своих рассказов, к белогвардейцам, к колчаковцам Ис. Гольдберг избирает и сюжет, и тон повествования, язык и стиль. На незначительных, внешне мелких фактах, иногда забавных столкновениях раскрывается трагикомедия целого класса.
Анекдотичен, занимателен сюжет рассказа «Гроб подполковника Недочетова». Везли колчаковцы по трудной дороге отступления зеленые ящики с награбленным золотом и труп подполковника Недочетова. Везли они его по настоянию вдовы, как своего героя, с почестями, под охраной. Но армия разложилась, солдаты бегут, офицеры пьянствуют и развратничают, друг другу не верят, ссорятся. Зеленые ящики привлекают всех, за сохранность их боятся, и штабисты придумывают: выкинуть тело подполковника и сложить в гроб золото. Так и сделали. Гроб заколотили, отслужили молебен, усилили охрану. А вдова, ничего не подозревая, по-прежнему плача, следует за гробом. Обман открылся для нее только после того, как партизаны разгромили отступающих колчаковцев.
Так через анекдотичный случай вскрываются цинизм, низость, полная опустошенность господ офицеров. Их страсти разгораются не вокруг важных и особенно остро вставших перед ними вопросов — как дальше жить, во имя чего сражаться, куда и за кем идти? — их волнуют сейчас только зеленые ящики с золотом да еще очередной кутеж с проститутками, которых они до поры до времени везут с собой.
«Родина», «святое дело борьбы» — это только в приказе для солдат, для предупреждения дезертирства, для себя — безоглядное бегство за границу с награбленным добром. Вера в бога только на показ, истово и набожно крестятся, а на деле — ханжи и лицемеры: совершают кощунственный молебен над… золотом в гробу. Никакого уважения к памяти «героя», человечности и чуткости к его родным, только гнусная издевка, подлый обман. Даже похоронить товарища не захотели как следует — выбросили зверью на съедение.
Обличая своих героев, Ис. Гольдберг объективен, по видимости бесстрастен. Подчас это тон добросовестного протокола грозных событий, разворачивающихся со стремительностью туго сжатой пружины. Он сосредоточивает внимание на поступках и действиях героев, скуп на психологический анализ, на описание обстановки, но сквозь бесстрастие, протокольность, спокойствие от картины к картине, от фразы к фразе, от слова к слову каждый раз все более и более настойчиво пробивается подспудно бурлящее, огромное, ничем не сдерживаемое чувство гнева, презрения, ненависти.
«Под Иркутском (где в звенящем морозном январе багрово плескались красные полотнища) пришлось свернуть в сторону: идти снежным рыхлым проселком, от деревни к деревне, наполняя шумом похода, криками, беспорядком», — так спокойно начинается рассказ «Гроб подполковника Недочетова». Здесь все — обыденная констатация факта, а остальное — чувство радости, например, оттого, что в Иркутске «плескались красные полотнища», — существует в подтексте и не потому, что автор не может сказать об этом громко и радостно, а потому, что не об этом сейчас речь: разговор идет о тех, кто бежит, об их поведении и состоянии. Потому и заканчивается эта первая главка только внешне безэмоциональной сценой:
«Когда уходили версты две от деревни, из распадков осторожно выходили волки. Они выходили на следы, обнюхивали их; они приостанавливались, слушали, дотом снова шли. Изредка они начинали выть — протяжно, глухо, упорно. И на этот вой из новых распадков выходили другие волки, присоединялись к ним, шли с ними, «останавливались, выли…»
Нарочито бескрасочные повторения «выходили», «шли», «останавливались и выли», передающие беспрерывное, неутихающее ощущение тревоги, беспокойства, страха, обличительное уподобление похода колчаковцев волчьему походу является своеобразным камертоном для настроя всего произведения, и не только, пожалуй, одного этого рассказа, а всего цикла «Путь, не отмеченный на карте».
Едкая, обличительная ирония, прозвучавшая в первой главке «Волчий поход», пройдет через весь рассказ и будет постоянно присутствовать во всех других произведениях этого цикла. Она ощутима и в названиях главок, вроде «Разговор политический» и «Разговор практический» или «Глава несуразная», и в противопоставлении «порядочности» и «человечности» проституток жестокости и цинизму офицеров, кичащихся своей особой порядочностью. Она ощутима и в авторских отступлениях, и в выборе слов, в особой конструкции фразы с многими вводными, в скобках, словами и предложениями, назначение которых самое разнообразное: что-то уточнить, подчеркнуть, выделить, выразить свое отношение к изображаемому, придать слову прямого контекста новый оттенок, иное звучание.