Хультура речи

Людмила берет у супруга из рук стакан и отпивает добрую половину. Присаживается на краешек его кресла. С жалостью смотрит на мой фингал. О том, как меня угораздило оказаться в одном ресторане с Жириком, она уже слышала. Правда, о том, что у Жирика и его охранника фингалы больше, я из скромности умолчал.

— Танюшка-то как? Иконы пишет? — спрашивает Людмила.

— Мда-а... — отвечаю я неопределенно. Последнюю работу моей жены я не рискнул бы назвать иконой. После того как Глазунов пригласил нас посетить его новую мастерскую, после двух часов, проведенных возле его могучего конвейера, в художественной манере моей впечатлительной жены многое изменилось. С тоненькой кисточки она перешла на валик, персонажи размножились, погрубели ликами и заметно осовременились. На последнем ее творении располневший Христос сидел в президиуме и разглядывал новый состав Думы с явно выраженным одобрением.

— Гав!

— Найн.

— Гав?

— Найн! Унд генуг! Ду бист хунд. Зетцен унд швайген, битте, дер хунд...

Я не знаю, о чем Путин говорит со своей собакой. Но я знаю, что очень многие отдали бы очень много за то, чтобы ей понравиться. Один мужчина, бывший ельцинский боярин, чуть ли не грузовиками слал сахарные косточки и нежнейшую отборную мякоть. На день рожденья такой ошейник пытался подарить — кремлевские дамы с ума чуть не посходили. В Алмазном фонде сейчас лежит, посетителям глаза слепит. Другой мужчина, олигарх под снос, даже лапу ей пытался поцеловать. И даже год спустя все с тем же восторгом друзьям рассказывал: «Оне одни гуляли, без президента. У кустика помочились, идут себе, чтой-то нюхают. А я тихонечко подошел — и в ноги! Ну, то есть в лапы. А оне — прыг в сторону! И рычать. И охрана уже бежит. Я и просьбу свою сказать-то им не успел...»

Кухня далеко, но запах дошел уже и сюда. Чудесный! Мы с Путиным сглотнули одновременно.

— Какие будут версии? — спрашивает Людмила.

Это традиция. Кто первым угадает начинку, тот получит первый кусок. Собака вздыхает и ложится, вытянув морду. Она вне конкурса.

— С зайчатиной? — делает предположение Путин.

Людмила, таинственно улыбаясь, качает головой.

— С ходорчатиной? — спрашиваю я.

Людмила прыскает в ладошку, а Путин хмурится. Специально. Чтобы не рассмеяться. И, глядя на его лицо, я отчетливо вспоминаю...

...Дождь, слякоть. Наш БТР прочно сел на днище, и мы, откинув аппарель, вышли. Осень, холодно. Над Старыми Атагами дымки, изо рта пар, солнца за облаками почти не видно. Растянувшись по дороге, идем пешком. По договоренности, нас должно быть не более десяти. И без пулеметов. И без вертолетов прикрытия. А ждать нас будут на южном склоне. Тоже вдесятером.

— Видал, Видал, я Сассун! У меня норма. Прием! — Черная коробочка у полковника на плече хрипит так, словно ее душат. Связь в горах такая же дерьмовая, как погода. Как и вся эта война, которая кровавым дождиком моросит уже столько лет...

— Понял тебя, Сассун! На подходе.

Мы идем. Путин через три спины от меня. Налегке. Только он да я без оружия. Впрочем... Он ведь сам оружие. А я... У меня при себе перо.

Мы пришли. Всего лишь поднялись на пригорок — и вот они. Барбудос. Усатос. Лос папахос делла Ичкериа. Раз, два, три, четыре, пять, шесть... Остальные, надо полагать, где-то рядом. С ушками на макушках и пальчиками на спусковых крючках.

Мы стоим. Шестеро против шестерых. Масхадов смотрит исподлобья, молчит. Никто не тянет рук, не кивает. Да уж... Не друзья на пикничок собрались. Враги. Было б можно — каждый каждого бы в клочья порвал. Волки. И волкодавы. Плюс овечка в очечках с записной книжкой. Я. Свидетель и очевидец.

Дедушка у них маленький такой, сухонький. Не говорит, а клекочет. Седенький, сморщенный. Не ноги, а пружины. Горец, блин... Эверест, не запыхавшись, возьмет. Танку с плеча под башню без прицела легко вотрет. Старейшина, блин... Первую кровь еще под Смоленском на вкус попробовал. В окружении. Таким же мокрым осенним днем. Р-раз — и обмякшего часового аккуратненько уронил... Огляделся... Не сдержался... Волк ведь. Только с ножиком. И лезвие тепленькое лизнул. И навек запомнил. И дальше пополз себе на восток. К своим. Которые теперь — чужей некуда.

Убиев Мочи Добеевич. Так его зовут. Секундант.

Такойтов, Такойт Такоевич. Так он мне представился. Секундант.

В редакции на него досье хилое, полстранички. Полковник ФСБ, Герой РФ и Союза, женат, имеет, отмечен и награжден... Ну, что отмечен, то видно. Такие вот шрамы на лице не от неосторожного обращения с миксером получаются. И палец на левой руке не сам и не в отпуск гулять ушел. И кровь свою последнюю недавно полковник пролил. Бледный еще. Швы всего неделю как сняли.

Сошлись, потолковали недолго. А что долго толковать? Условия дуэли просты. Никакого оружия. Никакого вмешательства. Единственно возможный исход — летальный.

Немного Путин потренироваться, конечно, успел. В вагоне, пока ехали, каждого раз по пять через бедро швырнул. В синяках все прибыли. Особенно проводник. Прием новый нормально вроде бы отточил. Классный такой. Прыжковый бросок с подхватом на перекате и выходом на локтевой хук. Ужас, что творил! Шесть чучел распотрошил и две груши. Купейные двери, какие были, все выбил. Под конец так уже расходился, что сцепка вагонная треснула, машинист с выпученными шарами примчался. Но никто ему слова поперек не сказал. Не потому, что президент. А потому что понимающая публика собралась. Знающая. Куда и зачем мы едем.

Разделись. Разулись. Переоделись. Н-да, у всякой птички свои привычки... Путин, как ему и полагается, в кимоно. Масхадов, как никто не ожидал, в трико. И в... Нет! Подумал и снял папаху. Это правильно. Мы ж не на цирковой арене. На гладиаторской.

Сошлись. Сперва в гляделки немного... Потом в хваталки чуть-чуть... Знакомятся. Масхадов крутой. Говорят, однажды «стечкина» в руке так сжал, что внутри в магазине патроны полопались, пули сплющились. Путин тоже не подарок. Однажды, сам видел, на тренировке стокилограммового мужика так метнул, что тот потом на трамвае обратно ехал. Политика. Удел сильных. Вон про Ленина все знают, что бревно таскал на субботнике. А что он это бревно своим лбом с одного удара в землю вгонял — про это уже не помнят.

И не знают ни хрена. О том, как иногда кончаются войны. Идея-то путинская была. Закончить войну поединком лидеров. В полном соответствии с забытым древним обычаем. Быстрое согласие, недолгие переговоры насчет условий. И тайна. Полная ото всех. Побежденного заменит двойник, победитель Путин оставляет Чечню России, победитель Масхадов рулит Ичкерией как желает.

Потеплело. Похолодало. По горячей коже струйкой холодный пот. Схватились!

Я не могу назвать Путина своим другом, Масхадова — своим врагом. Я лишь жалкое подобие Бога, модель в масштабе один к бесконечности, несведущий недоросль, неудачливый недоучка, не мне судить, кто прав, когда речь идет о жизни и смерти. Мы пришли и убили их. За то, что они приходили и убивали. Они пришли и убили нас. И мы пришли отомстить. Мы? Я? Не могу себе этого объяснить.

Я не знаю, чем людские законы отличаются от звериных. Думаю, ничем. Звери так же плачут, когда находят своих детенышей мертвыми. Люди так же хватают зубами горло, когда не могут убить руками. Все так же. Неправым всегда остается тот, кто не дышит.

Я не способен убить ни оружием, ни руками. Поэтому стою в стороне. Я не могу смотреть, как кто-то убьет кого-то. Поэтому зря приехал. Я не знаю, кто сильнее и что будет, если...

— Эй! Женек! Ты живой?

Путин словно будит меня. Я спохватываюсь, провожу рукой над очками — ладошка мокрая. Путин не смеется. Он доливает и протягивает бокал.

— На, подлечись. Покури, если хочешь. Вон там, у окна. И завязывай давай с прошлым. Лучше о будущем подумай. О ближайшем. Чуешь, пахнет-то уже как?

Да, пахнет. Сильно. Так же сильно, как пахнул нашатырь, который мне тогда поднесли. Там, в горах. Говорят, я не просто свалился в обморок, а шмякнулся прямо носом в лежащую на земле рацию. Говорят, у нее аж одиннадцать кнопок, но я своим носом нажал именно ту, которая подавала сигнал тревоги. Говорят, в воздух поднялась и появилась точно над нами вся наличная авиация округа. Я не помню. Знаю только, что ржали надо мной, как кони. И расходились, хихикая. Хоть и с наведенными друг на дружку стволами. Испортил все. Князь Мышкин, мать твою... Эпилептик.