Колокол смерти

– Мальчик-хорист! – выдохнул он. – Мальчик-хорист. То есть я. Да я, если хотите знать, в суд могу подать на газету. Будь у меня деньги, я бы адвоката нанял.

– Да не принимай ты это близко к сердцу, Стэн, – утешала его мать. – Ты ведь кто – служка, верно? А это то же самое.

– Это тебе так кажется, – надулся ее строптивый сын. – То же самое? Неужели эти газетчики совсем не думают о чьей-либо репутации?

В тот вечер Стэнли, выйдя из дома, сразу оказался под градом насмешек.

– А, это вы, мистер Хоуп? Не замолвите ли за меня словечко? У меня хороший голос. Бывало, регулярно зарабатывал шиллинг в неделю, отгоняя кошек.

– Слушай, Стэнли, не покажешь ли нам свою медаль за участие в хоре? – крикнул юный Блэкни.

Стэнли метким ударом поставил ему синяк под глазом, таким образом частично рассчитавшись за обиду, нанесенную ему журналистами.

– Есть еще желающие?

Желающих не нашлось, наоборот, все начали поносить своего поверженного брата:

– Слушай, Перси, старина, а почему бы тебе не вступить в хор? Там тебя, может, научили бы давать сдачи.

– Имей совесть. В церковь ходят всего пять или шесть старых дам. И мне совершенно не хочется развозить их по домам.

Блэкни поднялся на ноги, и, отойдя на безопасное расстояние, угрюмо произнес:

– Наверное, эту историю сейчас гонят по Би-би-си. Мальчик из церковного хора на Эрлс-Корт – это сила.

– Эрлс-Корт – ерунда. Другое дело – церковный хор в Вест-энде.

Забавляясь подобным образом, они совершенно забыли о покойнике. Забыли они и о миссис Феррис, как и о том, что вся эта история случилась едва ли не на пороге ее дома.

Внезапно дверь распахнулась, и они увидели ее стоящей на ступеньках, с изможденным лицом, прижимающей ладонь к сердцу.

– Неужели надо поднимать шум именно здесь? – устало спросила она. – Берти не может заснуть, а ведь мне и без того нелегко.

Они смущенно забормотали что-то и разошлись. В тот момент Мэй, конечно, не догадывалась, насколько благодарна будет Стэнли со временем.

Быть может, это и неправда, что среди английских парламентариев был некогда человек, отца которого звали Галахедом, но многие считали, что у мистера Крука второе имя, по отцу, должно было бы быть Паркер. Правда, самого мистера Крука подобного рода пренебрежение нисколько не смущало. Когда из публикации в газете, на которую он подписывался, ему стало известно, что полиция откладывает начало расследования на двадцать четыре часа, дабы, по возможности, установить личность убитого, а также местонахождение исчезнувшего звонаря, он без малейших колебаний постучал в дверь цокольного этажа дома номер 19 по Филсон-стрит, выбрав для визита этот ранний час в надежде, что на улице будет немного народа. Выходит, прикинул он, полиция пока еще ничего не установила. В нескольких газетах были напечатаны фотографии жертвы – мужчины среднего роста, тщедушного, чтобы не сказать хлипкого, телосложения, судя по полицейскому отчету, бедно одетого (за вычетом хороших туфель), неустановленной профессии – словом, одного из тех бездельников, что всегда болтаются на улицах больших городов, не имея друзей, работы и денег, если не считать двух полукрон, завалявшихся в кармане потрепанного пальто. В общем, если бы не странная смерть, никто бы не обратил на этого человека особого внимания. Люди привыкли к виду нищеты, и проще всего было сказать, что этот малый сам во всем виноват: может, на выпивку налегал, а может, отсидел в свое время и до конца за это расплачивался, но, так или иначе, этот человек уже ни на что не был способен, и что толку изводить себя, слезами горю не поможешь. По-настоящему его история началась с его смертью. Обнаружить в церкви мертвеца, из спины которого торчал нож с ручкой в роговой оправе, какие часто пускают в ход в определенных слоях общества, – в этом, несомненно, было что-то из ряда вон выходящее.

«Ничто так не соответствует его жизни, как ее конец», – подумал мистер Крук, всегда испытывавший презрение к любителям клише, и бодро постучал в дверь.

Никто, однако же, на стук не отозвался, и мистер Крук, привыкший во всем полагаться на самого себя и потому выработавший шестое чувство, которое можно было сравнить с глазами на затылке, уловил, что его исподтишка (и скорее всего без всякого удовольствия) разглядывают из-за прикрывающих окно плотных кружевных занавесок. Наверняка это была миссис Феррис. Увиденное ни в чем ее не убедило, поэтому повторный стук также остался без ответа. Крук обернулся и встретился с ней взглядом. Она яростно замотала головой. Крук терпеливо постучал в третий раз. Миссис Феррис резко задернула занавески, и в коридоре послышался звук шагов. Мгновение спустя дверь приоткрылась – на самую малость.

– Чуть шире, – попросил мистер Крук. – Я пришел сюда не скелеты в шкафу искать.

– Внутрь вы не войдете, – решительно заявила миссис Феррис.

– Почему?

– Потому что я уже устала от таких, как вы. Всю округу заполонили. Вот что, мне нечего вам сказать, а даже если бы и было, не сказала бы. Все, что мне известно, я уже сообщила полиции.

– Послушайте, – удивился мистер Крук, – вы что ж, приняли за репортера меня?

– Как саранча налетели. На любой вкус и цвет.

– Да нет же, – заверил ее мистер Крук, – я не из них. Просто мне хочется помочь вам.

– Все так говорят.

– Одно дело – говорить, другое – делать.

– И что же вы намерены сделать?

– Завтра будет дознание.

– И что?

– Я подумал, что вашему мужу может понадобиться представитель – в юридическом смысле, я хочу сказать.

– Как это?

– Знаете, гораздо проще было бы продолжить наш разговор в доме. Мы привлекаем слишком много внимания, а, насколько я понимаю, вы и так от него устали.

Мэй выглянула на улицу. Там оказались двое – любопытная кумушка миссис Хилл и мисс Пекман. Они делали вид, что поглощены каким-то разговором, но на самом деле – ушки на макушке – прислушивались к тому, что происходит рядом с ними.

Мэй открыла дверь.

– Ладно, входите, – устало согласилась она. – Полиция и так мне всю душу наизнанку вывернула, так что хуже не будет.

Она провела его по коридору в комнату, обставленную по стандартам нижнего слоя среднего класса, – весьма удобную, на взгляд мистера Крука, комнату. Правда, стоит иметь в виду, что он находил удобными и салуны с их обитыми красным плюшем скамейками, крикливо раскрашенными рекламными картинками в рамках и папоротником в желтых и зеленых фарфоровых горшках. В комнате были расставлены старомодные стулья с вышитыми тамбурным швом салфетками на спинках, фотографии в рамках – на всех были изображены родичи Мэй, и ни одна, кроме фотографии ребенка, явно не имела никакого отношения к Феррису. Эта старинная утварь, пыль с которой надо было стирать, наверное, полдня, скорее всего перешла сюда из прежнего дома Мэй. Обстановку дополняли гладко отполированный стол, накрытый вязаной скатертью и окруженный обитыми плюшем стульями, несколько игрушек – это явно было достояние Берти, – вентилятор, покрытый раскрашенной бумагой, на блестящей каминной решетке, темно-красные гардины поверх кружевных занавесок, задергивающиеся с наступлением сумерек. Эта комната вполне отражала характер своей хозяйки: женщина, ее обустроившая, обладала твердыми устоями, которые не могли сломить даже трагические обстоятельства.

– Итак, – начал мистер Крук, – если ваш муж не объявится до завтра… Кстати, как вы думаете, он объявится?

Мэй покачала головой, на ее осунувшемся лице проступил слабый румянец.

– Понятия не имею, где он может быть.

– Но ведь вы понимаете, к какому выводу скорее всего придет жюри?

– Если кто-нибудь решит, – мгновенно вспыхнула она, – что это дело рук Вилли, то это ложь. Он – последний, кто был бы на такое способен. Слушайте, он же ненавидел любое насилие. Мышь бы пальцем не тронул.

– Есть много людей, которые не тронут мыши, но убивают людей. Кто это был?

– Вы про убитого? – Мэй посмотрела на мистера Крука. – Представления не имею. Никогда раньше его не видела.