Страница 9 из 61
Она положила веточку черемухи и утерла косячком платка слезу, набежавшую внезапно, словно бы от ветра.
На огородах по другую сторону дороги копошились люди. Они смотрели на Зинаиду и Улиту до тех пор, пока те не сели в повозку и не спустились под гору к мосту. Внизу, возле берега, среди камней, обросших бородатой тиной, Зинаида увидела несколько гильз от снарядов и две каски – русскую и немецкую. Они лежали рядом, наполненные водой, наполовину затянутые илом и песком. Война здесь становилась прошлым. И предметы, оставленные ею, казались уже не такими зловещими. Они уже не имели того смысла, который был заложен в них изначально. Стальные шлемы казались теперь никчемными посудинами, брошенными за ненадобностью. Даже природа их отторгала.
Указатель на Подлесное она увидела еще издали. Ей казалось, что она узнала его, что видела его уже не раз. Может, по рассказам Саши так живо представляла этот поворот, что он показался ей знакомым. Старая береза слева от шоссе, кострище внизу, и проселок, уходящий в березняк, который сквозил близким полем или лугом. Под березой стоял человек. И его она узнала – это был монах Нил. Зинаида даже не удивилась, что Нил, живший на озере в нескольких десятках километров отсюда, оказался здесь, на шоссе, на ее дороге, и именно теперь, когда она вдруг так разволновалась.
– Христос воскресе, батюшка! – запоздало поздравила она Нила со светлым Воскресением, потому что ничего другого на ум не пришло. Все кругом было необычным. Даже дорога. Даже березы, которые ничем не отличались от берез, росших вокруг Прудков. Даже небо над дорогой и березами.
– Воистину воскрес! – И Нил обмахнул их крестом, из длинного рукава рясы высвободив свою широкую ладонь. – Для светлой души Воскресение никогда не кончается. Оно всегда с тобой, сестра! – успокоил он Зинаиду, будто читая ее мысли.
Она натянула вожжи и посмотрела на монаха. Ряса его снизу была темна от росы, а солдатские сапоги до щиколоток заляпаны дорожной грязью.
– Садитесь, батюшка, довезу. Вы ведь в Подлесное?
– Я не батюшка, – снова, как когда-то, терпеливо поправил ее Нил, – я брат. А иду я туда, на Рославль. Иду иконке Божией матери поклониться. Отыскалась там старинная икона. Люди потеряли ее еще в ту войну. А теперь она явилась. У старушки одной. И лампада там горит. Никто ее не зажигал, а она горит. А теперь и мне надо туда.
– А куда же мне, брат Нил? – растерялась Зинаида.
– Туда, куда ехала, туда и поезжай. Там вас ждут. Там вы свои. И воин твой, о ком думаешь день и ночь, жив. Храни ему верность, и он вернется невредимым. А я за вас за всех помолюсь Богоматери. Поезжай, поезжай и ни о чем более не спрашивай. Я тебе все сказал. А о другом не горюй.
Зинаида послушно тронула вожжой коня. Гнедой дернул и легко пошел по проселку. Она оглянулась. Оглянулась и Улита.
– Мама, кто это? – теребила она рукав Зинаиды.
Нил снова обмахнул их крестом и сказал:
– У девочки глаза светлые. Душа у нее радостная, как у матери. Берегите ее. Опора вам на старости лет.
И долго потом Зинаида вспоминала ту встречу. Больше всего ей хотелось спросить пустынника о том, что давно беспокоило ее. Почему у нее не будет детей? Ведь если Саша вернется, то у них обязательно должны быть свои дети! Но Нил сразу запретил ей спрашивать о чем-либо. Будто и вправду знал, что у нее на душе. А обращался он не только к ней, но и к Саше. Будто тот, о ком она неустанно думала все эти дни и месяцы, сидел с нею рядом в телеге. «Опора вам…»
Так и ехала до самого села, потрясенная этой неожиданной встречей.
В Подлесном и Зинаиду, и Улиту ждали. Правду сказал монах Нил.
На околице возле моста через речку Зинаида окликнула девочку лет десяти-двенадцати. Она шла навстречу, пристально вглядываясь в лица Зинаиды и Улиты.
– Скажи, как нам проехать к дому Воронцовых?
– Вы к Воронцовым? – живо встрепенулась девочка, остановилась в двух шагах от повозки и вся выпрямилась, будто в ожидании. Какое-то слово, которое ей хотелось сказать, трепетало на ее губах, а серо-зеленые глаза сияли радостью. Зинаида не выдержала и тоже улыбнулась:
– Ты Сашина сестра?
Девочка тоже улыбнулась. Губы ее взволнованно дрожали, а пальцы перебирали поясок голубенького ситцевого платьица. Она в этот миг была очень похожа на того, ради которого Зинаида и ехала сюда. Такая же осанка. Те же серо-зеленые глаза. И та же неторопливость в словах и живость губ.
Девочка кивнула.
– А вы Зинаида? Сашина невеста? Да? – Лицо девочки сияло таким искренним счастьем, что Зинаида и сама не знала, что делать и что сказать. И поэтому она тоже молча кивнула, улыбаясь навстречу.
Сашина невеста… Вот она и приехала к нему на родину. Невеста…
– А меня Стешей зовут. А это Улита? Сашина дочь? – И Стеша подбежала к повозке, наклонилась к Улите и поцеловала ее в висок. – Как хорошо она пахнет!
И в глазах Стеши, и в ее словах, и в порывистых движениях было столько непосредственности, столько радости и чувства сбывшегося ожидания, что Зинаида и сама кинулась к ней и обняла как сестру.
– Ты так похожа на своего брата! Ты так похожа на него, Стешенька!
Эта встреча на околице Подлесного на долгие годы опередит их взаимные отношения. Одна из них полюбит в другой, быть может, лучшую часть того, с кем она связана кровным родством. А другая – из чувства благодарности.
– Можно, я Улиту на руках понесу? – попросила Стеша, когда они поехали к дому.
– Да она ведь тяжелая!
– Ничего. Я к тяжестям привычная.
– Улюшка, иди к тете Стеше. Смотри, какая у тебя молоденькая и красивая тетя!
Стеша умело подхватила девочку и снова поцеловала ее. Улита настороженно смотрела то на Зинаиду, то на незнакомую взрослую девочку. Но та, которую она знала как свою маму, не протестовала, а девочка, взявшая ее на руки, ей тоже сразу понравилась, и поэтому Улита каким-то внутренним чутьем почувствовала, что все здесь ей рады, все добры, и доверчиво обняла Стешу за шею.
– Вот видишь, она все чувствует. Родное. – Зинаида радостно вздохнула. Слезы колыхнулись у нее под горлом, но она не пустила их, подавила. Зачем плакать? Здесь, на родине Саши, где ее ждали как родную, надо радоваться. И за Улю, и за себя.
У крыльца дома в березах стояла женщина в переднике. На лавочке у распахнутой двери в сенцы сидел старик в валенках и треухе. Старик курил огромную самокрутку, и табаком пахло на всю улицу. А женщина что-то вдруг сказала старику и замерла.
– Это мама и дедушка, – сказала Стеша и крикнула ломким отроческим голосом: – Варюха! Встречай гостей!
За изгородью в огороде, примыкавшем к усадьбе, замелькал белый платок, и на стежку выбежала девушка лет шестнадцати с длинной русой косой. Голову она держала уже по-взрослому, и коса свисала вниз, на грудь, грациозно, правильно, подчеркивая плавный изгиб шеи и всех ее движений, тоже плавных, неторопливых. Будто догадываясь о своем достоянии, девушка придерживала косу загорелой рукой.
Они обнялись, как родня, которая долгие годы жила в разлуке и вот, наконец, обрела счастье встречи.
– И правда красавица. – И раз, и другой взглянула на Зинаиду Сашина мать. – Ну, пойдемте ко двору. Пойдемте. С дороги ведь… – Но остановилась. – Подожди-ка. Дай же я тебя поцелую, девонька ты моя.
Они прошли несколько шагов и остановились перед крыльцом.
– Мам, ну хватит тебе. Давай домой зайдем. А то люди смотрят. – Старшая, Варя, подталкивала к крыльцу мать, а сама все оглядывала Зинаиду.
– Погоди, доченька. Погоди. Я ж еще не разглядела нашу невестку. Вот такую ладную Саша выбрал. Ох, поскорей бы сам ворочался.
– Это ж кто? – поспешая за внучками, теребил их дед Евсей и указывал на Улиту. – Санькина дочка, что ли ча?
– Дочка, деда. Уля. Улей зовут. Улитой.
– Сашина, Сашина, – отвечали ему внучки наперебой. – Видишь, как на него похожа.
Дед Евсей остановился, вонзил костыль в землю и сказал:
– Вот молодец малый! Настоящий солдат! Все с войны – битые да увечные. А наш Санька – с дитем! С прибытком! С трохвеем! Вот как воевать надыть! Да и бабы ж молодцы! Война войной. Война смерть сеет. А они опять новый народ народят. Как поле рожью засеют… – И, оглядев Зинаиду, снова похвалил своего младшего внука: – Ну, Санька! Порох-малый!