Страница 12 из 12
- Мы не называли имен! - поспешно сказал Пушкин. - И просили нас не искать.
- К чему эта слава, - согласился Александр Раевский.
Уже у самых комнат Пушкина догнала Мария, и стало ясно, что день, полный риска и неудач, лишь натягивал тетиву, готовясь выстрелить в сердце Александра этой прекрасною минутой - минутой вознаграждения.
- Александр, вас ведь могут помиловать! Подвиг на пожаре - разве это не une cause suffisante ?
- Мари, - произнес Пушкин, глядя не неё честными голубыми глазами, - для меня вернуться в Петербург означает сейчас расстаться с вами. Поверьте, лишь вдали от вас я почувствую себя в изгнании.
Мария покраснела ровно настолько, насколько позволительно краснеть девушке от слов, в которых можно ведь и ничего не разглядеть.
Наблюдавший за этим из приоткрытых дверей Раевский хмыкнул, покачал головой и, решив, что прояснить вопрос с сестрою можно будет и позже, отправился спать.
Вставная глава
Jeden Nachklang fühlt mein Herz
Froh- und trüber Zeit
(c немецкого: Сердце моё чует каждый отзвук
Радостного и мрачного времени)
Гёте
Навстречу вышел маленький человечек с близко посаженными глазами и кривым носом. Глаза у человечка были серые и мутные; он озирался, приглаживая волосы, и кланялся, то и дело сминая гладкое и блестящее, точно лакированное, лицо почтительной улыбкой.
Жаль, что он так молод, - подумал тогда Меттерних. - Ему пошла бы старость. С лица сошёл бы лак, глаза бы скрылись за очками, а волосы, если останутся, поседеют и будут иначе смотреться, даже растрёпанные. А сейчас - сколько ему лет, этому суетливому чиновнику? Чуть за двадцать в лучшем случае.
- Судьба любит шутить, - сказал Меттерних. - В обоих нас течёт немецкая кровь, вы служите России, я - Австрии, но встретились мы всё-таки в Дрездене.
- Удивительно, - чиновник шарил глазками по костюму Меттерниха. Видно было, что он не находил в сказанном ничего удивительного.
- Слышал о вашем отце, - Меттерних подошёл поближе. - Что же, давно вы здесь?
- Почти год.
- И, видимо, надолго?
- Как велят дела русской миссии, - пожал плечами человечек. Меттерних понял, что кривоносый собеседник в силу тщедушного сложения и маленького роста смотрит снизу вверх. Этого нельзя было допустить, иначе дружбе не бывать. Тогда Меттерних отставил ногу и ссутулился, чтобы казаться ниже, да ещё заставил себя опустить руки, по давней привычке сложенные на груди. Это помогло. Человечек осмелел и даже продолжил, - Вы ведь тоже не выбираете, куда направят вас главы посольства.
- Не выбираю, - Меттерних поднял руки и улыбнулся: 'сдаюсь, вы правы'. - Все мы заложники службы. Я, кстати, тоже недавно в Дрездене.
Человечек не мог сообразить, зачем разговаривает с ним австрийский посланник, пусть и не слишком, кажется, важный. Нужно ли ему что-то? Скучает ли? Будет ли задавать вопросы, на которые запрещено отвечать? - хотя что может выведать австриец у мелкого служащего иностранной коллегии?
- Вы, должно быть, родились в Берлине? Слышно по вашему выговору.
- Я родился на корабле, - смущённо улыбнулся чиновник. - И через три часа после моего рождения корабль причалил в Лиссабоне. А в Берлине я учился, а сейчас был при старом министре до самой его смерти.
- Новый царь, новый министр... Да, Россия обновляется, - сказал Меттерних. - Вы не находите в этом высшей закономерности? Я живу дольше вас и научился замечать, как в один-два года одна эпоха сменяется другой, а вместе с прошедшим временем умирают и его подданные.
Он, может быть, прав, - подумал молодой чиновник, чуть более года назад привезший в Баварию весть как раз-таки о кончине прежнего императора.
- Всё будет свежим, - продолжал Меттерних. - Как бы нам с вами удержаться в новом времени, а не стать отмершими листьями старого. Впрочем, вы молоды, вы - человек будущего.
Меттерних, к своей величайшей досаде, не мог знать будущего, но старался его предвидеть, а ещё предпочтительнее - созидать. Этот лакированный немец с мутными глазками, Карл-Роберт фон Нессельроде, казался многообещающей глиною, из коей можно было умелыми руками вылепить что-то действительно стоящее.
За восемнадцать лет до того, как Пушкин прибыл в Тамань, в далёком Дрездене встретились двое будущих друзей, будущих коллег, будущих министров иностранных дел.
Мария - проклятая погода - трубка - Феодосия и Броневский - тайна Пушкина - в Петербурге
И вдруг я на береге - будто знаком!
Гляжу и вхожу в очарованный дом.
В.Кюхельбекер
Мария Николаевна, Мари, Машенька к пятнадцати годам знала всё, что полагается знать девушке, и сверх того - всё, что надлежит знать человеку образованному вообще. Она не стала книжной барышней, как старшая сестра Екатерина, но сумела объединить в себе живость души и глубину и ума; ей самой это было приятно сознавать. Сердце её было смятенно внезапной способностью объяснить прежде только смутно переживаемое: сомнения, страх, стыд, восторг, грусть. Мария поняла, что повзрослела, что более она не ребенок, что теперь она может сказать, заглянув в себя: я люблю, я сомневаюсь, я... - без игры, но с уверенностью в собственной, переставшей быть загадкою, душе.
Ей прочили быть завидной невестой; она ею стала. На следующий год предстояло стать чьей-нибудь женою.
Александр, составивший достаточно полный, как ему показалось, психологический портрет возлюбленной, не смог выделить места лишь для собственной роли в мыслях юной Марии Николаевны.
'Маленький женский вестник' оброненный ею на лестнице, был Пушкиным подобран, просмотрен и сохранён для воспоминаний в тайном отделении чемодана, рядом с документами от начальства. Стоило ли надеяться на сближение, Пушкин не знад.
Он сидел, забравшись с ногами на подоконник, глядел на море и тихо сходил с ума от бездействия.
Раевский курил трубку, стоя у окна.
- Корабли начнут ходить только после бури. Боюсь, мы просидим тут ещё дня два.
- А, хоть бы они действительно были в Кефе! - (Кефою или иначе Каффой называлась тогда Феодосия) Пушкин нервно чесал кончики пальцев. Его давнюю гордость, длинные ухоженные ногти, пришлось отстричь под корень, чтобы сравнять с обломанными во время вчерашних приключений. Пальцам было непривычно.
- Где им ещё быть? Связной приплыл из Кефы и возвращается туда вместе с Зюденом.
- Это, по-вашему, сам Зюден?
- А вы считаете, что в одном не самом интересном городе могут единовременно оказаться два настолько опасных человека?
Пушкин кивнул:
- Une autre question . Поплывут ли они в Кефу теперь, когда знают, что их преследуем мы?
- Не думаю, чтобы они смогли нас узнать. По крайней мере, вас и меня - Енисеева Зюден, похоже, видел.
- Я не о том: мы спугнули их. Кто может ручаться, что они не изменят путь?
- И что вы предлагаете?
- Понять, с какою целью вообще приехал этот связной. На что ему нужен Зюден?
- Связаться с турками, - Раевский выдохнул дым. - Хотя, погодите, Дровосек говорил, этот связной - последний, кого не схватили в Тамани.
- Совершенно верно.
- Мог, конечно, ошибиться... - задумчиво сказал Раевский.
- А вы сами, живя тут, что думаете?
- Я верю Дровосеку, а больше него - себе. Этого турка умышленно не тронули, значит, были уверены, что он один. Даже если я ошибся, в Кефе живёт старик Броневский - о, Броневский - это отдельный рассказ... Так я говорю, у него везде найдется человечек. Он бы знал.
- Тогда... - Александр слез с подоконника и зашагал по комнате, машинально трогая обожжённую щеку и тут же отдёргивая руку. - Тогда-тогда-тогда...
Есть одно место, где могут оставаться турецкие агенты. Оно попросту слишком велико, чтобы найти всех.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте