Страница 13 из 31
— Наверное, шесты, чтобы спасать людей, — прошептала Вероника.
— Или ружья, — возразила Онорина.
На поверхности воды все еще виднелись черные точки. Их было девять — девять человек, которым удалось спастись; время от времени кто-нибудь из них взмахивал рукой, слышались крики о помощи.
Несколько человек поспешно плыли прочь от моторки, однако четверо двигались в ее сторону, и двое из них были уже совсем близко.
Внезапно Франсуа и Стефан сделали одинаковые движения — как стрелки, прикладывающие винтовки к плечу.
Сверкнули две вспышки, но грохот выстрелов слился в один.
Головы двоих, плывших первыми, скрылись под водой.
— Ах чудовища! — в изнеможении упав на колени, пролепетала Вероника.
Онорина стояла рядом и надсадно кричала:
— Франсуа! Франсуа!
Голос ее был слишком слаб, к тому же его относило ветром. Но бретонка не унималась:
— Франсуа! Стефан!
Она бросилась через комнату в прихожую, словно искала что-то, затем вернулась к окну и снова закричала:
— Франсуа! Франсуа! Послушай!…
Наконец ей удалось отыскать раковину, которою она пользовалась как рогом. Однако, поднеся ее ко рту, бретонка смогла извлечь из нее лишь несколько слабых, неясных звуков.
— Проклятье! — отбросив раковину, пробормотала она. — У меня нет больше сил. Франсуа! Франсуа!
На Онорину страшно было смотреть: волосы растрепаны, на лице испарина. Вероника принялась ее умолять:
— Онорина, прошу вас…
— Да вы только посмотрите на них!
Лодка внизу продолжала скользить вперед, стрелки стояли на своих местах с оружием, готовым для нового преступления.
Некоторые из оставшихся в живых плыли изо всех сил, пытаясь спастись, двое остались позади.
Их тут же взяли на мушку, и две головы скрылись под водой.
— Да вы только посмотрите на них! — хрипела бретонка. — Это же охота! А эти люди — дичь! Ах, бедные, бедные!
Раздался еще один выстрел. Еще одна черная точка скрылась из виду.
Вероника была вне себя от отчаяния. Она принялась трясти решетку на подоконнике, словно прутья клетки, в которую ее посадили.
— Ворский! Ворский! — стонала она, охваченная воспоминаниями о муже. — Это сын Ворского!
Вдруг она почувствовала, как чьи-то руки схватили ее за горло, и прямо перед собой увидела искаженное лицо Онорины.
— Это твой сын, твой, — бормотала бретонка. — Будь ты проклята! Ты родила чудовище и будешь за это наказана!
В припадке безудержного веселья она захохотала, топая ногами по полу.
— Крест! Вот именно, крест! Ты взойдешь на крест! В руки тебе вонзятся гвозди! Вот это будет кара! Гвозди в руки!
Бретонка сошла с ума.
Вероника высвободилась и попыталась силою уложить ее в постель, но охваченная злобной яростью Онорина оттолкнула ее так, что та чуть не упала, и в мгновение ока вспрыгнула на подоконник.
Стоя в оконном проеме и простирая к морю руки, она снова закричала:
— Франсуа! Франсуа!
Поскольку дом стоял на склоне, окно с этой стороны находилось ближе к земле. Бретонка спрыгнула на дорожку, перебежала ее и, продравшись сквозь росшие вдоль нее деревья, бросилась к скалам, отвесно спускавшимся к морю.
На секунду остановившись, она трижды выкрикнула имя выращенного ею мальчика и бросилась в пропасть головою вниз.
Охота на море подошла к концу.
Одна за другой головы пловцов скрылись в пучине. Избиение завершилось.
Лодка с Франсуа и Стефаном на борту устремилась к побережью Бретани, к пляжам Бег-Мейля и Конкарно.
Вероника осталась на острове Тридцати Гробов в одиночестве.
5. ЧЕТЫРЕ ЖЕНЩИНЫ НА ЧЕТЫРЕХ КРЕСТАХ
Вероника осталась на острове Тридцати Гробов в одиночестве. Вплоть до минуты, когда солнце скрылось за горизонтом среди нависших над морем туч, она неподвижно просидела у окна, в бессилье обхватив голову руками и опершись о подоконник.
Случившееся вновь и вновь проходило перед нею в глубинах ее сознания, словно живые картины. Она пыталась их не видеть, но порою они вставали у нее в мозгу настолько отчетливо, что ей казалось, будто она опять переживает эти душераздирающие минуты.
Вероника так и не пыталась отыскать объяснение всему произошедшему, не пробовала строить предположения, которые могли бы прояснить ужасную трагедию. Она решила, что Франсуа и Стефан Мару сошли с ума, так как ничем другим объяснить их действия не могла. И, полагая убийц сумасшедшими, она даже не пыталась приписать им какие-либо осмысленные намерения или планы.
К тому же безумие Онорины побудило Веронику считать, что все эти события вызваны неким умственным расстройством, жертвами которого стали все жители Сарека. Она и сама чувствовала, что в какие-то мгновения рассудок у нее слабеет, мысли растворяются в тумане и вокруг появляются некие невидимые призраки.
Наконец Вероника забылась сном, но он был настолько тревожен, она чувствовала себя в нем настолько несчастной, что даже разрыдалась. Однако сквозь сон ей показалось, что она слышит какой-то легкий шум, который ее оцепенелый рассудок оценил как враждебный. Приближался враг. Вероника открыла глаза.
В трех шагах от нее сидел странный зверек: он был весь покрыт шерстью цвета кофе с молоком, а передние лапки скрестил, словно человек руки.
Вероника тут же вспомнила, как Онорина рассказывала ей о собачонке Франсуа — милой, преданной и очень забавной. Она даже вспомнила ее кличку: Дело-в-шляпе.
Она вполголоса произнесла это имя и не смогла удержаться от гневного жеста, ей захотелось прогнать животное, носящее столь иронически прозвучавшее прозвище. Дело-в-шляпе! Ей мгновенно вспомнились все жертвы страшной бури: погибшие жители Сарека, убитый отец, покончившая с собой Онорина, сошедший с ума Франсуа. Дело в шляпе, нечего сказать!
Однако собака не двигалась. Она служила, причем именно так, как описала Онорина: голова немного набок, один глаз прикрыт, передние лапки скрещены, а на мордочке и в самом деле нечто вроде улыбки.
Теперь Вероника вспомнила: таким манером Дело-в-шляпе выражал сочувствие тем, кто пребывал в горе. Дело-в-шляпе не выносил слез. Когда кто-нибудь плакал, он принимался служить, пока плакавший не улыбался ему в ответ и не начинал его гладить.
Вероника не улыбнулась, однако прижала пса к груди и проговорила:
— Нет, милый песик, дело вовсе не в шляпе. Напротив, дело — хуже некуда. И тем не менее нужно жить — не так ли? — и не сойти с ума, как другие…
Необходимость поддержать силы заставила молодую женщину действовать. Она спустилась в кухню, нашла там какую-то снедь, добрую половину которой отдала собаке. Затем снова поднялась наверх.
Наступила ночь. Вероника вошла в располагавшуюся на втором этаже комнату, которая в обычное время пустовала. Женщину охватила страшная усталость, вызванная невероятным напряжением сил и бурными волнениями минувшего дня. Заснула она почти мгновенно. В ногах постели бодрствовал Дело-в-шляпе.
На следующее утро Вероника проснулась поздно, с ощущением своеобразного успокоения и безопасности. Ей чудилось, будто снова продолжается тихая и спокойная жизнь, какую она вела в Безансоне. Пережитые ею несколько ужасных дней отступили куда-то далеко, она не опасалась их возвращения. Люди, погибшие во время тех бурных событий, были для нее как бы незнакомцами, которых, повстречав раз, никогда больше не увидишь. Сердце ее не обливалось кровью. Скорбь не проникала в глубины ее души.
Это был отдых — непредвиденный и безмятежный, животворное одиночество. И оно так ей понравилось, что, когда на месте жестокого избиения жителей Сарека показался дымок, Вероника не подала никакого сигнала. Конечно, накануне с берега заметили вспышки взрывов и услышали грохот выстрелов. Но Вероника не шелохнулась.
Она видела, как из облачка показалась лодка, и подумала, что ее пассажиры собираются высадиться на остров и посмотреть, что делается в деревне. Но Вероника опасалась не только расследования, в котором будет замешан ее сын: она не хотела, чтобы ее нашли, стали допрашивать, выяснили, как ее зовут, кто она, как сюда попала; она боялась, что ее заставят снова войти в адский круг, из которого она только что выбралась. Она предпочитала выждать неделю-другую, пока случай не приведет на остров какое-нибудь рыбачье суденышко, которое заберет ее отсюда.