Страница 4 из 165
Недалеко отсюда, на улице Матиньон, находился принадлежавший ему особняк — не известный никому из его банды, за исключением Жильбера.
Он с большим удовольствием умылся и переоделся, потому что, несмотря на свой сильный темперамент, окоченел от холода. По привычке он перед сном осмотрел свои карманы и только тогда разглядел предмет, переданный ему Жильбером в последнюю минуту.
Он был очень удивлен. Это была пробка от графина, маленькая хрустальная пробка, какие вставляют в бутылки с ликером. В этой пробке не было ничего особенного. Только плоскости каждой из многочисленных граней были позолочены вплоть до горлышка. Но все-таки он не находил в этой пробке ничего такого, что было бы достойно внимания.
— За этим-то кусочком стекла так упорно гнались Жильбер и Вошери? Вот из-за чего они убили лакея, из-за чего теряли время, рисковали! Тюрьма… Суд… Эшафот… Черт возьми, это все-таки странно!..
Слишком утомленный, чтобы дольше на этом задерживаться, он положил пробку на камин и лег в постель.
Он видел дурные сны. Стоя на коленях, на полу своих камер, Жильбер и Вошери протягивали к нему руки, испуская крики ужаса.
— На помощь! Спасите! — кричали они.
Но он, несмотря на все усилия, не мог двинуться. Он сам был связан невидимыми оковами. И весь дрожа, охваченный чудовищными видениями, он присутствовал при том, как приготовляли к смертной казни его друзей.
— Черт возьми, — сказал он, проснувшись после целого ряда кошмаров. — Какие скверные предзнаменования! К счастью, мы не грешим слабостью духа! Нет!
И прибавил:
— Впрочем, у нас есть талисман, который, судя по поведению Жильбера и Вошери, с помощью Люпена позволит заклясть дурную судьбу и приведет к торжеству дела. Посмотрим эту хрустальную пробку.
Он поднялся, чтобы взять эту вещь с камина и внимательно ее изучить. Вдруг он вскрикнул. Хрустальная пробка исчезла.
ДЕВЯТЬ МИНУС ВОСЕМЬ — ОДИН
Еще одна вещь, которая, несмотря на мои дружеские с Люпеном отношения и лестные проявления его ко мне доверия, оставалась для меня непроницаемой. Это — организация его шайки.
Существование этой шайки не оставляет никакого сомнения. Некоторые приключения Люпена можно объяснить исключительно только существованием бесчисленного количества преданных людей, сильных сообщников, наделенных непреодолимой энергией, повинующихся одной непоколебимой воле.
Но как именно проводится эта воля? Через каких посредников и каких исполнителей? Этого я не знаю. Это тайна Люпена, а если он хочет сохранить тайну — она непроницаема.
Единственное предположение, которое я позволю себе сделать, это то, что шайка эта очень солидарна и, по моему мнению, тем более опасна, что состоит из самостоятельных единиц, из временных отделений, вербуемых во всех частях света, во всех странах, из агентов, служащих исполнителями воли, часто им самим неизвестной. Между ними и руководителем действуют посвященные, преданные товарищи, те, что играют первые роли под непосредственным управлением Люпена.
Из числа последних, очевидно, были Жильбер и Вошери. Вот почему правосудие было по отношению к ним так неумолимо. В первый раз у него в руках были истинные неоспоримые помощники Люпена, и эти сообщники совершили убийство. Стоит только доказать, что убийство преднамерено, найти неопровержимые улики, и они — на эшафоте. Но одно из доказательств было несомненно: это крики Леонарда по телефону: «Спасите! Убивают!.. Меня убьют!»
Этот отчаянный призыв слышали двое: служащий бюро и его товарищ, и категорически это утверждали. Этот крик и послужил причиной того, что сейчас же вызванный полицейский комиссар поспешил в сопровождении группы жандармов и агентов к вилле Мария-Терезия.
С первых же дней Люпен точно учел всю грозящую ему опасность. Жестокая борьба, поднятая им против общества, входила в новую и страшную фазу. На этот раз дело шло об убийстве, явлении, против которого он сам восставал, а вовсе не об одном из тех забавных нападений, когда, почистив какого-нибудь спекулянта или темного дельца, он умел насмешкой привлечь на свою сторону и умиротворить общественное мнение. Сейчас дело шло о том, чтобы защитить себя и спасти головы своих товарищей.
Вот небольшая заметка, списанная мной из его записной книжки, в которую он часто заносит замечания о наиболее затруднительных из тех положений, в какие он попадал:
«Прежде всего я уверен, что Жильбер и Вошери провели меня. Энжиэнское нападение, имеющее будто бы целью ограбление виллы Мария-Терезия, имело скрытую цель. Все время они преследовали эту цель и под мебелью, и в глубине шкафов они искали только одно — хрустальную пробку. Ясно, что по каким-то таинственным причинам этот кусочек стекла имеет в их глазах неизмеримую цену… И, очевидно, не в одних только их глазах, потому что этой ночью кто-то дерзко и ловко проник в мою комнату и украл этот самый предмет».
Эта кража, жертвой которой он сделался сам, страшно интриговала Люпена.
Две задачи, одинаково неразрешимые, стояли перед ним. Во-первых, кто был этот таинственный посетитель? Одному только Жильберу, который пользовался его полным доверием и был его личным секретарем, известно существование этого убежища на улице Матиньон. Но Жильбер в тюрьме. Можно ли допустить, что он выдал его и напустил на него полицию? В таком случае почему она, вместо того, чтобы арестовать его, Люпена, удовольствовалась лишь кражей пробки?
Тут было нечто еще более странное: можно было допустить, что двери его квартиры были взломаны, хотя никакого доказательства не было налицо. Но как могли проникнуть к нему в комнату, если по всегдашней и неизменной своей привычке он перед сном повернул ключ в дверях и повесил, кроме того, замок? Все-таки факт неоспорим — хрустальная пробка исчезла, а между тем оба замка нетронуты. И несмотря на то что Люпен обладал необыкновенно тонким слухом даже во сне, никакой шум не разбудил его ночью.
Он недолго ломал над этим голову. Он слишком хорошо знал такого рода загадки, чтобы надеяться, что и эта раскроется — и не из-за каких-то его усилий, а совсем иначе. Но очень расстроенный и встревоженный, он сейчас же запер свой особняк на улице Матиньон, поклявшись никогда, никогда больше не возвращаться сюда.
Тотчас же он занялся перепиской с Жильбером и Вошери.
Увы, его ждала новая неудача. Следствие хотя и не могло установить серьезных доказательств соучастия Люпена в этом деле, решило суд перенести в Париж и связало его с делом, касающимся Люпена вообще.
Таким образом, Жильбер и Вошери были заключены в тюрьму Санте. Там очень хорошо понимали, что надо помешать какому бы то ни было сообщению между заключенными и Люпеном, и целый ряд тщательных предосторожностей был предписан полиции префектом и выполнялся его помощниками. Днем и ночью испытанные агенты бессменно охраняли Жильбера и Вошери и не спускали с них глаз.
Люпен после двухнедельных бесплодных попыток принужден был отступить.
Он сделал это с затаенным бешенством и с возрастающим беспокойством.
— Самое трудное во всяком деле, — часто говорил он, — это не закончить, а начать его.
Но в данном случае с чего начать? Каким путем идти к цели?
Он сосредоточил свои мысли на депутате Добреке, первом обладателе пробки, которому, должно быть, было ясно ее значение. Каким образом Жильберу были известны все дела и поступки Добрека? Каким образом он производил за ним слежку? Кто сообщил ему, в каком месте депутат проведет вечер? Сколько загадок!
Сейчас же после нападения на виллу Мария-Терезия Добрек переехал в Париж на зиму в свой особняк, налево от садика Ламартинь, в конце бульвара Виктора Гюго.
Загримированный Люпен в образе старого фланирующего рантье, с тростью в руке, стал целые дни проводить на скамьях сквера и бульвара.
С первого же раза он сделал поразительное открытие. Два человека в одежде мастеровых, поведение которых изобличало их настоящую роль, наблюдали за домом депутата. Когда Добрек выходил, они пускались по его следам и шли позади него. Вечером они уходили, только когда в доме становилось темно.