Страница 4 из 7
Лёд покрывал пол пещеры и пингвин сказал: «Скользи!». Без всякого труда мы начали скользить по туннелям и галереям.
А теперь настало время обняться.
Откройте ваши глаза.
Это был физический терапевтический контакт, сказала Хлой. Мы все должны выбрать себе партнёра. Хлой бросилась к моей голове и зарыдала. Дома у неё было нижнее бельё без бретелек, и она рыдала. У Хлой были масла и наручники, и она рыдала в то время, как я смотрел на минутную стрелку часов на моей руке. Стрелка обернулась одиннадцать раз.
Итак, я не плакал в моей первой группе поддержки, два года назад. Я не плакал во второй или третьей группе. Не плакал у кровяных паразитов или в группе, где находились люди с раком кишечника, или органическим слабоумием.
Это бессонница. Всё очень далеко от тебя и всё — лишь копия копии копии. Бессонница отделяет тебя ото всего, ты не можешь ни до чего дотронуться, и ничто не может дотронуться до тебя.
Затем там был Боб. В первый раз, когда я пошёл в группу для людей, болеющих раком яичек, огромная туша Боба, похожая на чизбургер, нависла надо мной в «Останемся мужчинами вместе» и начала рыдать. Эта туша пересекла всю комнату, когда объявили о том, что надо обняться, руки прижаты к бокам, плечи совсем сутулые. Его огромный подбородок лежал на его грудной клетке, а глаза уже были полны слёз. Мелко семеня (колени вместе и невидимые шажки) Боб пересёк подвал, чтобы броситься на меня.
Боб навалился на меня.
Огромные ручищи Боба обхватили меня.
Большой Боб был качком, сказал он. Все эти «салатные дни» на Дианаболе и потом Вистрол, который вкалывают скаковым лошадям. Его качалка, Большой Боб владел гимнастическим залом. Он был женат три раза. Он был среди тех, кто рекламирует продукты, может, я его видел по телевизору? Целая программа по расширению грудной клетки была его изобретением.
Незнакомцы с подобной оглушающей откровенностью приводили меня в остолбенение, если вы знаете, что я имею в виду.
Боб не знал. Может, у него всего лишь ущемление одного из «huevos»; он знал, что это тоже фактор риска. Боб рассказал мне о послеоперационной гормональной терапии.
Многие бодибилдеры, впрыскивающие слишком много тестостерона, могут получить то, что они называют «сучье вымя».
Мне пришлось спросить у Боба, что он подразумевает под «huevos».
«Huevos», — сказал Боб. Помидоры. Шары. Гонады. Хозяйство. Яйки. В Мексике, где ты покупаешь свои стероиды, они называют их «яйцы».
Развод, развод, развод, сказал Боб и показал мне бумажник со своей фотографией — на первый взгляд — он огромный и обнажённый, с лентой какого-то соревнования. Тупой способ жить, сказал Боб, но когда ты накачан и выбрит перед сценой, полностью выпотрошен так, что жира в твоём теле набирается еле два процента, а диуретики делают тебя холодным и твёрдым, как скала, ты щуришься на огни, и глохнешь от звукового натиска под приказами судьи: «Расширьте правый квадрант, согните руку и задержитесь».
— Согните левую руку, напрягите бицепс и задержитесь.
Это лучше, чем настоящая жизнь.
А теперь ускоренная перемотка, сказал Боб. Рак. Теперь он был банкрот. У него было двое взрослых детей; они даже не отвечали на его звонки.
Доктор хотел вылечить Боба; надрезать груди и выкачать оттуда всю жидкость.
Это было всё, что я помню, потому что затем Боб обхватывал меня своими ручищами, и его голова опускалась вниз, чтобы прикрыть меня. И тогда я вновь терялся в забвении, темном, тихом, совершенном, и когда я, наконец, отрывался от его мягкой груди, на рубашке Боба оставалась моя влажная маска; маска меня плачущего.
Это было два года назад, в мой первый вечер в «Останемся мужчинами вместе».
С той поры почти каждую встречу Большой Боб заставлял меня рыдать.
Я никогда не возвращался к доктору. Я никогда не жевал корень валерианы.
Это была свобода. Потеря всякой надежды была свободой. Если я ничего не говорил, люди в группе подозревали худшее. Они ещё больше рыдали. Я рыдал больше. Взгляни на звёзды, и ты ушёл.
Идя домой после группы поддержки, я чувствовал себя более живым, чем когда-либо. Я не был болен раком и не был хозяином кровяных паразитов; я был маленьким средоточием тепла, вокруг которого клубилась жизнь в этом мире.
И я спал. Младенцы не спят так хорошо.
Каждый вечер я умирал, и каждый вечер я рождался.
Воскресал.
До вечера; два успешных года до сегодняшнего вечера, потому что я не могу плакать, когда эта женщина смотрит на меня. Потому что я не могу дойти до последней черты, я не могу быть спасён. Рот набили обоями, я слишком много кусал себя изнутри. Я не спал четыре дня.
Когда она смотрит, я лжец. Она — фальшивка. Она — лживая тварь. По вечерам, когда мы представлялись друг другу: я Боб, я Пол, я Терри, я Дейвид.
Я никогда не давал своего настоящего имени.
— Это рак, верно? — спросила она.
— Ну, здрасте, я Марла Сингер.
Никто не сказал Марле, какой тип рака. Мы все баюкали своего внутреннего ребёнка.
Тот человек всё ещё плачет, повиснув у неё на шее. Марла ещё раз затягивается.
Я наблюдаю за ней из-за трясущихся титек Боба.
Для Марлы я фальшивка. Со второй ночи после того, как я увидел её, я перестал спать. Я по-прежнему был первой фальшивкой, даже если все эти люди притворялись — с их болячками, кашлями и опухолями, даже Большой Боб, громадная туша. Здоровенный чизбургер.
Видели бы вы его уложенные волосы.
Марла курит и выкатывает глаза.
В этот момент ложь Марлы отражает мою ложь, и всё, что я вижу — ложь. Ложь посреди всей этой их правды. Все обнимаются и рискуют поделиться своим худшим страхом, тем, что их смерть на пороге, и что ствол пистолета упирается в заднюю стенку их глоток. А Марла курит и выкатывает свои глазищи, и я, я погребён под вздыхающим и всхлипывающим ковром, и все неожиданности, которые могут произойти, включая внезапную смерть и умирающих людей, прямо здесь, с пластиковыми цветами, по видео — это незначительные мелочи.
— Боб, — говорю я, — ты раздавишь меня.
Я стараюсь шептать, но не могу.
— Боб.
Я стараюсь понизить голос и позвать: — Боб, мне надо отойти.
Над раковиной в ванной висит зеркало. Если так будет продолжаться и дальше, я увижу Марлу Сингер в «Выше и дальше», группе для страдающих от паразитической дисфункции мозга. Марла будет там. Конечно же, Марла там будет. Всё, что мне надо, так это сесть рядом с нею. И после вступления и направленной медитации, после семи дверей дворца, белого исцеляющего света и шара, после того, как мы откроем наши чакры, когда настанет время обняться, я схвачу маленькую сучку.
Её руки прижаты к бокам, и мои сжатые губы разомкнутся над её ухом, я скажу, Марла, ты фальшивка, убирайся прочь.
Это единственная настоящая вещь в моей жизни, а ты разрушаешь её.
Ты — гастролёрша.
В следующий раз, когда мы встретимся, я скажу, Марла, я не могу спать, когда вижу тебя. Мне это необходимо. Пшла вон.