Ручьи весенние

Трактористы и гости разом поднялись из-за длинного стола.

Правила в бригаде Шукайло хотя были и не писаны, но соблюдались строго: механизаторы тотчас же занялись делом.

Ни полевого бригадира Кургабкина, ни председателя колхоза Высоких еще не было, и никто не мог сказать когда они появятся, — вечером их видели пьяными.

— Пробовали наваренную к пасхе брагу да вино, не прокисло ли оно, и напробовались, — сообщила знающая все колхозные новости повариха.

— Наш завтрак в пять, их — в десять. На них равняться, с тоски облысеешь. Будем начинать, Константин Садокович? — спросил бригадир.

— Начнем.

В это время со стороны Предгорного показалась легковая машина.

— Гордей Миронович катит! Вон откуда приехал, а наши колхозные руководители ждут, когда жены им горячих лепешек напекут… Я буду прямо говорить: кончать надо с этим, Тимофей Павлович! — Боголепов разломил вышелушенный кукурузный початок и с силой швырнул его в сторону.

Уточкин ничего не ответил, только болезненно сморщился. Молодое лицо его было землисто-серым: Тимофей Павлович все еще страдал от зубной боли.

— Вот напущу я на них Гордея Мироновича, — погрозился Боголепов, — он проведет с ними душеспасительную беседу…

Зарокотал и трактор. Боголепов насторожился, слушая работу мотора. «Настроили, как гитару!» — удовлетворенно подумал он и заулыбался.

— А этот большеглазенький москвичок у тебя, Иван Анисимович, видать, с музыкальным ухом…

— Старается, Константин Садокович. Знает, что соберутся сегодня старые «музыканты».

Автомобиль председателя райисполкома остановился у трактора. Старик Корнев с трудом выбрался из машины, снял шапку и помахал ею.

— Приветствую первую бригаду и ее славного бригадира!

Вслед за стариком выскочил одетый в короткий черненый полушубок, осунувшийся за последнее время главный агроном МТС.

— Здравствуйте, мужички-полевички! — здороваясь с каждым за руку, весело заговорил Гордей Миронович. — Я вот ему, вашему главному агроному, говорю: «Спят, поди, еще шукайловцы, будить придется», — а он молчит, но вижу — бровь у него дергается: смеется над стариком. А потом и утешил. «Если, — говорит, — кто спит, так это председатель колхоза Высоких и полевой бригадир Кургабкин, а шукайловцам совесть не позволит спать до восхода солнца». Вижу, по его и вышло. Где же они, главные-то наши хозяева? На полатях еще? А ведь не (нами сказано: «На полатях лежать — хлеба не видать…»

Председателя райисполкома обступили механизаторы.

— Да заглушите его ненадолго! — Гордей Миронович указал на работающий трактор. — Ведь гривенники в воздух летят. — Гордей Миронович, словно застеснявшись, чуть тише проговорил: — Когда вижу, где можно сэкономить, а не экономят, у меня такое настроение, будто в штанах карман прохудился: хожу, а деньги из него сыплются.

Андрей впервые видел деда на работе и с удовольствием наблюдал за ним. Ему нравилась простота, с какой он начал беседу. Молодой агроном знал, что люди, живущие в полевом стане не одну неделю, бывают рады приезду свежего человека и душевному разговору.

За осень и зиму Андрей Корнев успел убедиться в том, сколь умны и наблюдательны эти простые, малозаметные на первый взгляд работники МТС, как точно и безошибочно определяют они высокомерно поучающих руководителей.

Повариха принесла табуретку, смахнула с нее фартуком пыль.

— Пожалуйте, товарищ председатель райисполкома, на мое кресильце.

Гордей Миронович сел и с удовольствием вытянул страдающие от застарелого ревматизма ноги.

— Вот так-то будет способней, — улыбнулся старик сгрудившимся вокруг него трактористам. — На чем бишь я остановился?

— На армии механизаторов, — подсказал Саша Фарутин.

— Да, да, так вот: хоть и велика ваша армия, но каждый боец в ней на счету. Хорошие тракторист и прицепщик на крюке своего трактора везут колхозу богатство, плохие — нищету. К стыду нашему, есть еще у нас и бракоделы. «Борона все закроет», — рассуждают они. Но от глаз хорошего полевого бригадира и честного, понимающего агронома ни мелкая пахота, ни огрехи не ускользнут. Вот, скажем, повариха, — Гордей Миронович повернулся к Авдотье Тетериной. — Некоторые ее считают маленькой спицей в колеснице. Неправильно это! В большой армии, как в сложной машине, каждый винтик важен. Легли голодными трактористы и прицепщики — какие же они будут работники! Не подвез водовоз воды — стоит трактор. Как видите, все важны, все главные…

Неожиданно оказавшись в центре внимания, Евдокия Тетерина, казалось, помолодела на десять лет. Необычного цвета ее глаза подернулись влагой и так победно озарили механизаторов, что Васька Лихарев, подтолкнув горючевоза и указав на вдову, шепнул:

— Гляди, Евдоха-то на седьмом небе! Теперь от этой похвалы она такие вам кулеши будет закатывать…

— Но как же все-таки при таком большом зачине нет ни Высоких, ни Кургабкина? — Гордей Миронович посмотрел на дорогу от Предгорного, точно поджидая запоздавших руководителей колхоза.

Но дорога была пустынна. Старик огорченно вздохнул.

— Константин Садокович, пошли своего молодца, пусть сейчас же хоть без штанов, но доставит их в бригаду.

Боголепов повел бровью Ваське, и тот в два прыжка очутился у машины. Когда шум «газика» замолк, Гордей Миронович посоветовал «начинать дело». Как сказал он: «Ленивых ждать — самим ленивыми стать».

Фарутин побежал заводить мотор, а Гордей Миронович, старчески кряхтя, поднялся и, взяв под руку Боголепова, отвел его в сторону.

— Константин Садокович, я все собирался спросить: как у тебя со сборкой домов для специалистов? И что это твой Ястребовский семью из города не перевозит? Неужто он думает отвертеться и снова в город, а?

Боголепов молчал.

— Илья Михайлыч, конечно, дельный инженер, но не давай ты ему озираться на город. Я знаю, у него там квартира с удобствами, но если мы так, то… Я до него доберусь, до твоего Ястребовского! И ты тоже, ежова голова! Построил бы для него домишко в первую очередь, цветник бы перед окнами разбил…

Боголепов слушал старика и чуть заметно улыбался: беду своего главного инженера он отлично знал. О ней рассказал ему сам Илья Михайлович.

О приличном «своем гнезде» супруги Ястребовские мечтали со студенческих лет, но жить им все время приходилось то в полуподвале, то в светлой, но в одной комнате коммунальной квартиры. И только год назад они получили отдельную квартиру в благоустроенном доме. А сколько было ухлопано сбережений на обстановку, на подбор библиотеки! И вдруг — Войковская МТС! «Ночь эту ни я, ни жена не спали. Решил ехать один. Не тащить же семью в дикие условия. Как представлю зиму, колку дров, носку воды из колодца, Соню у русской печки… Нет, не могу! Думаю, буду работать, как зверь, отбуду год, в крайности два и — домой…»

«Не в цветниках тут дело, — думал директор. — Надо, чтоб он влез в работу по уши, полюбил бы МТС. Тогда…»

Саша Фарутин поставил трактор у первой вешки. Таловые прутья мережкой убегали к горизонту. Тракторист уже знал этот пепельно-серый, от века не паханный массив. Вместе с бригадиром исходили его, размерили и по границам участка и по глубине. Трижды Саша приходил один. В блеклых ковылях, в чернобыльнике гнездились жаворонки. На выжженных солнцем проплешинах встречались жилые норки теплолюбивых сусликов. В голубом полынном островке каждый раз поднимал Саша поджарого, клочковатого зайца и пару серых куропаток. «Придется вам, граждане, спешно менять квартиры».

Хорошо знал Саша Фарутин свою первую целинную стогектарку. А вот сегодня, перед запашкой, показалась она ему новой, словно увидел ее впервые. После вчерашнего проливного дождя раннее весеннее солнце стоцветно играло на дымчатых от росы бурьянах, на войлоке прошлогодних ковылей, на первом радостно-зеленом плюше новорожденной травы.

«И здравствуй и прощай, родная!» Перед глазами Саши картина за картиной пронеслась тысячелетняя уныло-однобразная жизнь степи. Зимами засыпали ее снега, бесновались над ней вьюги, мышковали в бурьянах лисы-огневки, прорыскивал бирюк-волк; веснами, на краткий срок, благостно ликуя, пышно расцветала степь узорными коврами подснежников и ветрениц, а с первым зноем чахла, умирала до глубокой слякотной осени. Летом, сквозь огнедышащее зыбкое марево, понуро проходили по степи отары овец, стада рогатого скота, пощипывая скупой низкотравный ее покров. В нечастые «мокрые» годы по узколистному мятлику, пырею, по пахучему проволочно-крепкому буркуну, реденько покрывавшим растрескавшуюся от солнечных ожогов землю, стрекотали сенокосилки, собирая небогатые укосы степного сена. Втуне лежала накопившая за миллионы лет животворную силу крепкодернинная алтайская степь.