Ручьи весенние

Администратор попятился к двери и только у порога залепетал жалобно и кротко:

— Дурак… Старый идиот… Верно, я старый идиот… Бей меня по идиотской лысой голове! Да, тысячу раз дурак, что пустил к тебе этого целинно-залежного хама…

— Убб-и-и-рай-ся к ччер-ту-у-у!

Глядя на нее, Иван Иванов — в который уже раз! — подивился тому, как быстро может это нежное существо превращаться в фурию.

— К черту, к черту! — вскинув «ад головой сжатые кулаки, неистово топала ногами Неточка.

— Иду, иду, мой ангел, — покорно заговорил Иван Иванов, приближаясь к ней. — Вот я и пришел к своему очаровательному черту… — и решительно обнял Неточку. — Успокойся, моя бедная девочка! Обидели тебя, мою доверчивую, светлую горлинку.

Неточка как-то вдруг вся обмякла и, опустив голову на плечо утешителя, заплакала, — тихо и горестно, как плачут глубоко обиженные дети.

— Ну не плачь, не плачь, маленькая. Уже приехал твой аккомпаниатор и ждет сигнала, чтобы зайти… В этой дыре даже и инструмента нет, все приезжавшие до нас пели под баян… Придется и тебе…

— Под ба-а-ян? — всхлипывая, спросила Неточка и подняла мокрое от слез лицо. В глазах ее было столько страдания, что у влюбленного толстяка заныло сердце.

— К сожалению, детулинька, под баян… Успокойся, приведи себя в форму… О чем ты горюешь? Ты Аннета Белозерова, которой принадлежит весь мир! А что тебе даст твой агроном? Ну такой ли муж и друг нужен тебе? Что он такое? Мелочь! Червяк навозный! Зачем он нам? Мы свободны… Нам рады всюду. Ты ехала в эту дыру, мечтала о любви… Ласковое, нежное дитя! Эти грубияны — разве они понимают любовь? Перед тобой весь мир! Теперь, радость моя, переоденься в рабочий костюм, а я побегу за аккомпаниатором. Он очень милый парень, лучший пианист в Бийске. Бедняга будет счастлив аккомпанировать тебе хотя бы и на баяне. Договорились?

Неточка кивнула головой.

«Концертный зал» — старая длинная столовая для трактористов, она же и «клуб механизаторов» — был переполнен. Люди толпились у окон, рассчитывая услышать, а может быть, и увидеть певицу хотя бы одним глазком.

Витька Барышев стоял на контроле и то и дело хватал «зайцев».

— Витенька, пропусти… Ну, хоть на порожек! — умоляли «зайцы» из-за двери.

— Ни на полпорожка!

Какими несчастными чувствовали себя эти незадачливые поклонники искусства!

За ярко освещенными окнами сразу же начинался выгон, степь. Холодная, темная, с секущим косым дождем ночь укрыла и МТС, и ближние горы, и большое село Предгорное. Тихо в опустевшем селе, еще тише в степи. И из села и с полевых станов люди собрались на концерт московской певицы — такие новости распространяются здесь с быстротой телеграфа. Пусть завтра предстоит какой угодно тяжелый труд под проливным дождем, на пронизывающем ветру, но сегодня весь вечер слушать и наслаждаться! Спектакль, концерт, кинопередвижка — большое, радостное событие в отдаленной Войковской МТС.

Неточка, сидя в своей «уборной», в уголке за печкой, отгороженной ситцевой занавеской, нервничала. Она все еще не могла оправиться от перенесенного удара. Но быть прекрасной, во что бы то ни стало прекрасной, показаться во всем блеске, не уронить своего достоинства, петь так, чтобы очаровать всех и «его» первого, — этого Неточка хотела страстно. И знала, что петь будет с таким же подъемом, как пела в самых лучших концертах. «Казнись, смотри, кого отвергаешь!»

Покончив с прической, Неточка стала пристально рассматривать лицо. Сознание незаурядной своей красоты всегда успокаивало ее. Иван Иванов стоял за ее спиной, держа наготове длинное, затканное серебром платье.

— Ну и кто, кто может конкурировать с тобой?! — замурлыкал он, встречаясь в зеркале со взглядом Неточки.

— Клипсы! — приказала артистка.

Покорный администратор повесил платье, вынул из футляра жемчужные подвески и с ловкостью театральной костюмерши прикрепил зажимы к розовым мочкам ее ушей.

— Ах, этот жемчуг только для тебя! — вынув из футляра двойную нитку жемчуга и окружая им белую шею, разливался Иван Иванов.

— Брильянты тоже неплохо, — небрежно отозвалась Неточка, словно не замечая услуг администратора, поворачиваясь и осматривая свой убор.

— Ну, брильянты! — в сладчайшей улыбке расплылся Иван Иванов. — Не беспокойся, моя радость, твой верный друг достанет тебе такие брильянты, каких никто не имеет!

— Кажется, хорошо? — спросила Неточка и поднялась со стула. Быстрым движением плеч она сбросила белую пелерину и вытянулась во весь рост.

— Сама весна! Чудесная северная весна! — зашептал Иван Иванов, замирая от восторга.

Вера и Андрей вошли в переполненный зал.

— Вера Александровна, Андрей Никодимович! — крикнул им Боголепов. — Я занял для вас места. Страсть как люблю музыку! Когда слышу, самому запеть, заиграть хочется.

— А вы бы когда-нибудь спели, Константин Садокович.

— Что вы, что вы, Вера Александровна! Какое уж пение перед посевной. Вот соберем урожай, ну тогда, может быть, на радостях… — засмеялся Боголепов.

Вера говорила с директором и следила за лицом Андрея. Тревога сжимала ее сердце.

…Иван Иванов, одетый в щегольской смокинг с белоснежным крахмальным пластроном, и баянист, бледнолицый, болезненного вида молодой человек, вышли на сцену.

В «артистическую» к Неточке долетел самоуверенный тенорок администратора:

— Начинаем наш концерт из цикла «Московские артисты — деятелям целинно-залежных земель». Первым номером нашей программы… — Дальше Неточка уже не слышала. В «глазок» занавеса она осматривала переполненный зал. Увидела Андрея и рядом с ним смуглую, гладко причесанную, скромно одетую девушку. Ничего особенного… Глаза шмыгнули дальше и остановились на атлетически широких плечах Боголепова, на глянцево-черных его волосах, на классическом профиле.

«Дьявольски красив!» — определила Неточка и, подойдя к зеркалу, сделала поклон, слегка улыбаясь своему отражению.

Пока пианист играл вступление к «Руслану и Людмиле», Неточка репетировала «выход на сцену»: небрежный, даже равнодушный взгляд в сторону Андрея и лучезарная улыбка — публике.

«Конечно, я еще с ним встречусь. Должен же он получить мамино письмо и посылку…» — думала она об Андрее, а в глазах неотступно стоял величественный профиль черноволосого красавца. «Андрей перед ним — цыпленок! Но откуда в этой дыре такое чудо?»

— Ну, радость моя, сейчас твой выход, — прервал ее мысли втиснувшийся в закуток администратор.

— Как, Иванчик? — спросила Неточка, чувствуя, что сердце ее, как всегда перед выходом на сцену, мучительно замирает: певица ждала «дружеской поддержки» и, конечно, получила ее.

— Кажется, если бы ты и захотела, то не могла бы стать прекрасней. И знаешь, здесь хоть и порядочная дыра, но этот твой концерт будет иметь большое значение. Я договорился. Наше выступление будет зафиксировано на официальном бланке, за подписью начальства, с печатью. Понимаешь? «Артистка, Аннета Алексеевна Белозерова выступила перед работниками целинно-залежных земель». Это для твоего рабочего профиля что-нибудь да даст.

Аплодисменты стихли.

— Пошли! Что на первое? Антониду? — спросил Иван Иванов.

Неточка кивнула.

Когда певица с опущенными ресницами, в парчовых туфельках возникла перед зрителями, словно серебряное облачко, опустившееся на землю, по залу пронесся гул одобрения.

Иванов объявил номер, сделал шаг назад и, призывая публику к аплодисментам, так усиленно захлопал в ладоши, что даже присел, чем и вызвал дружный смех в зале.

Певица подняла черные, загнутые вверх ресницы и взглядом, наивно-задумчивым, уже в образе Антониды, кротко посмотрела на публику и легким кивком головы дала знак аккомпаниатору.