Страница 26 из 79
— А что, на самом-то деле, наглядный же факт! Он хочет и с неба упасть, и на дыбки встать! Знаем мы его: он вечно исподтишка клинья вбивает. Плут, наглядный факт!
Андрей различал отдельные голоса и радовался посрамлению Колупаева. Он больше не сомневался, что это Колупаев оклеветал Боголепова.
Мефодий Евтихиевич внешне казался совершенно спокойным. Выдавали его только тонкая длинная шея и хрящеватые уши: они налились кровью, как петушиный гребень. Должно быть, Колупаев знал за собой эту особенность и потому отвернул воротник поддевки, как будто ему вдруг зябко стало.
А к трибуне уже шла грузная, сутулая, немолодая, решительного вида женщина.
— Настасья Тихоновна… — вполголоса заговорили кругом. — Калабушиха… Ну, эта сейчас беспременно что-нибудь про свиней отмочит!
— И отмочу! — сказала Настасья Тихоновна Калабухова, утвердившись на трибуне и оглядывая собравшихся веселыми проницательными глазами.
Все тот же сосед по скамье склонился к Андрею.
— Горя перевидела на своем веку эта женщина — на десятерых хватило бы… А веселая! И в партизанах была. В двадцатых годах они с мужем первые вошли в коммуну. Пахали с винтовкой за плечами. Убили Игната белобандиты как раз под пасху, и осталась она с четырьмя сынами. Всех подняла, а в первый год Отечественной двух старшаков в одну неделю потеряла, танкистами были. Никто не видел слез у Калабушихи. Только сгорбилась, а все еще, видите, какая могутная… А уж хозяйка! А свиней любит!.. Она у нас фермой заведует…
Заговорила Настасья Тихоновна громко, весело, слова произносила с расстановкой, точно один к одному речные голыши укладывала.
— Кто-то распустил слух, будто нашего Константина Садоковича хотят сместить и на его место — Колупаева. Кому только в ум такое взбрело? Если нам поставят преподобного Евтихиевича, тогда, бабочки, и свиньи мои захохочут… — И Калабухова первая засмеялась своей шутке. — Да ведь он куда ни приходил до этого, так всюду раздор пустил. У него, как тут говорил Наглядный факт, чесотка на языке: он не может терпеть, когда люди дружно живут. Ему обязательно надо клин вбить, смуту пустить. Евтихьич как мизгирь — из себя нитку тянет, клевету разную… А так как я была при его председательстве свинаркой, то скажу, что у нас тогда было. Не свиньи, а борзые собаки! С ними только на охоту ездить, лисиц травить. Поросят они рожали по одному, по два, и тех съедали. Ну, сами посудите, как ей, длиннорылой свинье, справной быть, раз она этим рылом траву скусывать не может?.. А кто купил на приплод борзых свиней? Колупаев! А Константин Садокович первым долгом тупорылых свинок завел. И стали они нам по двенадцать, по одиннадцать и восемь десятых поросенка на свиноматку давать.
Калабухова повернулась к Андрею Корневу.
— Теперь метеесовскому главному агроному тоже выложу правду-матку… Одно горе нам с такой «механизацией»…
Андрей покраснел, но не отвел глаза от строгого лица Калабушихи.
— Горе горькое нам с подобной нашей метеес: никакого облегченья от нее в заготовке кормов. На равнинах, сказывают, все машинами; даже по целой копне зараз на стог поднимают. Мы же на плечи, на руки, на деревянные вилы наговариваем. Скажите там этим городским ученым: пусть они к нам в покос хоть на один жаркий денек под стоговые вилы в сеноуборку припожалуют, тогда узнают, на чем свинья хвост носит. Вот и все мое слово! Понимайте, как хотите. — И с чувством исполненного долга, тяжело ступая, она не спеша пошла с трибуны.
Колупаев беспокойно заозирался, ища союзников, но они точно провалились. Даже всегдашний непременный оратор, дедок Костромин, припасший, как было известно Колупаеву, «камень за пазухой» для Боголепова, не только не подавал едких реплик и не просил слова, а спрятался так добросовестно, что его и не отыскать.
А в зале уже смеялись и кричали:
— Подколупнула Колупая Калабушиха!
— Пусть теперь Колупай почухается!
О, как понимал эти насмешки Мефодий Евтихиевич! Больше он уже не мог выдержать и поднял руку.
— Слово Мефодию Евтихиевичу, — объявил председатель, и в помещении разом стало тихо.
В окна с мягким дробным стуком билась снежная крупа. На улице разыгрывалась очередная пурга.
— Выходит, виноват во всем один Колупаев! — тонким голосом заговорил Мефодий Евтихиевич. — Выходит, скот малоудойный — виноват Колупаев, кормов недостача — виноват Колупаев, свиньи захудали — Колупаев…
— Да, ты, шкура, ты! — перекрывая фальцет Колупаева, тоже пронзительно-тонким голосом закричал неизвестно откуда появившийся вблизи трибуны маленький мужичишка с опухшим от пьянства лицом, с вывалянными в птичьем пуху нечесаными волосами.
Незабываемое лицо было у этого колхозника. Андрей смотрел на него, как на сказочного Карлу. Самым же примечательным в лице этого Карлы был нос — крошечный, круглый и совершенно красный, похожий на редиску.
— Кто это? — спросил Андрей своего соседа.
— Счетовод Кривоносов. Бобыль безродный, пьяница, но в счетном деле собаку съел.
Кривоносов был одет в затёртый до глянца коротенький полушубок и в не по росту большие растоптанные валенки.
Изъяснялся он какими-то донельзя изуродованными словами, казалось. Кривоносов и не произносил их, а они самосильно вылетали из его огромного рта.
— И ты лучше смывайся с дебета! — кричал он Колупаеву. — Тебя давно надо списать в расход, потому что ты распроарчибил египетский! Ты липовые сводки о кормозаготовках принуждал меня! И ты людей против председателя наканифоливал. Незамедлительно испаряйся, а не то я такие преступно-уголовные твои фуговки расконспирую, что все ахнут. И сам очищу баланс!
Кривоносов выкрикивал устрашительные слова так громко, рот его был раскрыт так грозно; что Колупаев, стоя на трибуне, онемел. Всего ожидал он, но только не предательства со стороны твоего закадычного дружка.
— И ты разинкассируйся, исчезни! Я хоть маленько и приверженный к спирто-водочному тресту; но еще не пропил совесть. Нет, не пропил! И я в последний раз предъявляю тебе окончательный счет: ух-хо-о-ди!
Маленький, взъерошенный, полупьяный счетовод; ринулся с кулаками на онемевшего Колупаева.
Только что решивший «драться до последней капли крови», приготовивший убедительное опровержение Заплаткиной и Калабушихе, готовый от обороны перейти к наступлению, Мефодий Евтихиевич при словах Кривоносова откровенно испугался: «Он может! В горячности все может!» На голом черепе Колупаева росинками проступил пот. Он стал пятиться от разъяренного счетовода.
Поднялся смех. Женщины схватили Кривоносова за руки и посадили на скамью.
— Продолжайте, Мефодий Евтихиевич! — предложил председатель.
Но Колупаев с оскорбленным видом нахлобучил шапку и медленно пошел к выходу. Перед ним расступались.
Он шел, не глядя ни на кого, запнулся о чью-то подставленную ногу и чуть не упал.
— Держись за землю! Находку — пополам!
Обвальный хохот, как освежающий гром, прокатился по переполненному помещению. Когда же дверь за Колупаевым закрылась, кто-то крикнул:
— Духота! Перерваться бы!
— Переры-ыв!.. Перерыв!
Во время перерыва Леонтьев подошел к Андрею. По лицу секретаря райкома было видно, что он доволен ходом собрания.
— Ну, а ваше мнение, Андрей Никодимович, по вопросу, всплывшему совершенно неожиданно?
— Вы это об основном направлении хозяйства ждановцев? — радостно встрепенувшись, подался Андрей к Леонтьеву.
Василий Николаевич, смеясь, положил руку на плечо молодого агронома.
— Пока не надо… Давайте-ка лучше я познакомлю вас с Боголеповым. По всей вероятности, вам с ним близко работать придется… Константин Садокович! — крикнул он Боголепову, стоявшему с Рябошапкой и Костроминым.
Боголепов в два шага очутился рядом с Леонтьевым.
— Познакомьтесь, Константин Садокович: главный агроном МТС Андрей Никодимович Корнев, рьяный ваш сторонник в вопросах животноводства и… вообще, — устремив хитровато-улыбающиеся глаза на Андрея, отрекомендовал его секретарь.