Избранное

Господствует чертополох.

Но в пепле неотомщенных

Отмщенья огонь не заглох.

Чтоб мы, вспоминая о прошлом,

Очистились в этом огне,

Земля, прилипая к подошвам,

«Запомни!» — взывает ко мне…

Как слово прощанья, прощенья,

Как тяжесть чугунной плиты,

Как накануне решенья

Внезапный прилив немоты, —

Так тяжко воспоминанье

О них, кого больше нет…

Погибшие в газовой бане

Любили любовь и рассвет,

Стихи и ночные аллеи,

Где слышен дроздов разговор.

О память! Она тяжелее

Громоздких гранитных гор…

Но тех, кто хранит эту память, —

Их много, им нет числа.

Та память убийц достанет

Из всех нор, из любого угла.

Серый пепел витает над нами,

Мечется ветер сквозной,

Серыми семенами

Засеяв простор земной,

Чтоб внукам в предостереженье

Посев тот однажды взошел,

Чтоб легок он был, как забвенье,

Как память людская, тяжел.

Чтоб, глядя на эти всходы,

Миллионы людей земли

Во имя любви и свободы

От гибели мир берегли.

Ведь те, кто поверил в надежду,

Не устрашатся угроз.

В зеленую чудо-одежду

Рядятся ветви берез.

И голуби — шумные звенья —

Плывут над холмами золы,

Легки, как людское забвенье,

Как память людей, тяжелы.

Освенцим — Биркенау, лето 1949 года

Перевод Л. Гинзбурга.

СМЕРТЬ ПОЭТА

Памяти Иоганнеса Бехера

Осень в наших садах. Падают яблоки,

Прерывая напев, и содрогнется лес,

Когда северный ветер

Сокрушит мертвецов лесных.

Ибо в этом закон: пасмурным сумраком

Сон грядет, и томит жажда великая,

В тишину погружая,

Когда пламенный день померк.

Вместе с ветром они тоже летят на юг.

Ночью над головой вещие крылья птиц.

Тем, кто брошен в дороге,

Брезжит обетование.

И народы живут волей таинственной.

Видят, стойкие, свет выше высоких гор,

И тогда не удержишь

Потрясенных началом дня.

Но когда в небеса смотрит оставленный,

Где вот-вот пропадут неудержимые,

Над горами, над бездной

И над морем бесстрашные,

И в призванье своем вечно без устали,

Заблудившись в пути, обремененные,

Темноту обгоняя,

Не теряя своей мечты, —

Образ новых времен брезжит ему вдали,

То, что было давно смертному вверено,

Веет в сумраке тихом,

И прекрасен такой рассвет.

Ах, настанет потом день ослепительный,

И в полдневной борьбе он задыхается,

И враждебные крики

Раздаются в смятении.

Облака! Облака! Символы грозные!

Свет в сиянье высот, где замолкает скорбь!

К вам, бесстрашно прекрасным,

Устремляются взор и вздох.

Над водой ледяной, вниз по течению рек,

И над шумом лесов, и над равнинами,

И над черным утесом,

Разбивающим ярость волн,

Где стальная стрела опережает звук,

Настигая орла; бурю сулят в ночи

Башни на горизонте,

Когда в светлом пространстве дождь.

Нет покоя нигде. Всюду, и здесь и там,

Этот горький разлад, ибо спокон веков

Спор неслыханный длится:

Спор Сегодня с Грядущим днем.

Скудость веку претит. Вырастет новое.

И поэт вдалеке славит по-прежнему

Наше новое счастье:

Все, что здесь без него цветет.

1958

Перевод В. Микушевича.

РАССКАЗЫ

ЛЕЙТЕНАНТ ЙОРК ФОН ВАРТЕНБУРГ[2]

Хочу сразу оговориться: рассказ этот навеян новеллой американского писателя Амброза Бирса.

В бледном свете туманного августовского утра приговоренные к казни, побелев от страха, различили посреди окруженного каменной стеной, посыпанного песком тюремного двора очертания виселицы. Все осужденные были офицерами — из числа тех, что двадцатого июля этого года с отчаянием в душе, сами не веря в успех, попытались, внезапно подняв мятеж, свергнуть диктатуру, которая заковала страну в кандалы, становившиеся день ото дня все более тяжкими, и ввергла ее в войну на уничтожение, восстановив против нее весь мир. Один из заговорщиков, полковник граф фон Штауфенберг должен был покончить с тираном, чье имя стало символом всей системы государственного управления. Попытка не удалась; не удалось и восстание в столице. Те из заговорщиков, кто не пал в схватке и не покончил с собой, вскоре предстали перед так называемым «Народным судом» — чудовищным орудием террористического режима, и судьи, беспощадные фанатики, приговорили их к смертной казни через повешение.