Страница 149 из 165
Истина проявлялась все определеннее. И трепет ужаса пробежал по собравшимся, хотя этим людям приходилось не раз уже сталкиваться с самыми чудовищными и противоестественными преступлениями. Они еще не принимали правду, еще боролись с ней, как с противником, который схватит за горло и вот-вот осилит.
Префект резюмировал общее настроение, проговорив глухим голосом:
— Так по-вашему Фовиль писал эти письма, чтобы погубить жену и любившего ее человека?
— Да.
— И зная, что ему угрожает опасность, хотел, чтобы в случае, если угроза будет осуществлена, обвинены были они?
— Да.
— Но в таком случае он как бы становится соучастником убийцы? Он боялся смерти… Он боролся… И в то же время рассчитывал на то, что в связи с его смертью будут наказаны те, кого он ненавидел? Так?
— Почти так, господин префект. Вы проделываете тот же путь, что проделал я и так же останавливаетесь перед последним выводом, который придает всей драме такой зловещий нечеловеческий характер.
Префект, вдруг возмутившись, ударил кулаком по столу.
— Нелепость! — воскликнул он. — Дурацкая гипотеза! Человек, которому угрожает смерть, с максимальной настойчивостью готовит гибель жене! Что вы говорите? Вспомните, как он вбежал ко мне в кабинет. Он весь был охвачен страхом смерти, и в такие минуты мог заниматься установкой механизма, расставлять ловушки! «На случай, если меня убьют — я спокоен — обвинят Мари-Анну». Так, что ли? Кто станет принимать такие зловещие меры, разве только человек, уверенный, что будет убит? Но в таком случае, значит, он принимает свою судьбу: он соглашается подставить горло под нож убийцы, он, значит…
Демальон остановился, как бы озадаченный ходом собственных рассуждений. Смущены были и другие. Дон Луис не спускал глаз с префекта и ожидал решающих слов.
Демальон прошептал:
— Не станете же вы утверждать?..
— Я ничего не утверждаю, господин префект. Логический ход ваших мыслей приводит вас к тому.
— Знаю, знаю. Я и стараюсь доказать нелепость вашей гипотезы, допуская ее, приходится допускать и то, что Фовиль был соучастником преступления, жертвой которого стал сам.
Он рассмеялся, но смех прозвучал неискренне.
— Вот к чему мы пришли, — признаете ли вы это?
— Признаю.
— Итак?
— Итак, Фовиль (вы это сказали) был соучастником преступления, жертвой которого стал.
Сказано это было самым спокойным образом и с такой уверенностью, что все промолчали. Логический ход размышления завел их в тупик, из которого им было не выбраться.
Фовиль был соучастником — ясно. Но какую именно роль он играл? По доброй воле или по принуждению? Кто же был его соучастником или его палачом? Все эти вопросы требовали ответа. Дон Луис мог быть уже заранее уверен, что его объяснения будут приняты. И он начал свой рассказ, стараясь быть возможно кратким.
— За три месяца до убийства Фовиль написал ряд писем одному из своих друзей, Ланджерио, умершему несколько лет тому назад, что ему не могло не быть известно. Письма эти отправлялись по почте, затем возвращались способом, на котором нам пока незачем останавливаться. Вытравив штемпели и адреса, он поместил их в специальный аппарат с тем, чтобы они появлялись в заранее зафиксированные дни: первое через две недели после его смерти, остальные с промежутками в десять дней. Несомненно, все было детально предусмотрено им. Ревнуя жену к Саверану, он, очевидно, знал, что тот проходит по средам мимо отеля и что Мари-Анна садится у окна. Заметьте: преступление было совершено в среду, и мадам Фовиль вышла из дому в тот вечер исключительно по настоянию мужа, — дон Луис на минуту приостановился, потом продолжал: — Итак, в эту среду все было готово: часовой механизм заряжен, позднейшие улики приготовлены в дополнение к улицам ближайшим, о которых скажу потом.
Мало того, господин префект, вы были предупреждены письмом об опасности, угрожавшей ему на следующий день, то есть на день, следующий за его смертью. Словом, имелись все основания думать, что все так, как того хотел ненавидящий. И вдруг одно обстоятельство чуть не погубило все: на сцене появился агент Веро, которому было поручено собрать сведения, касающиеся наследников Морнингтона. Что произошло между этими двумя людьми никто никогда не узнает. Но нам известно, по крайней мере, что агент Веро был здесь, что он захватил здесь плитку шоколада, на которой мы впервые увидели отпечаток «зубов тигра», и что он неведомо каким путем раскрыл планы Фовиля. Веро сам — и с какой тревогой говорил об этом. Веро предупреждал, что убийство совершится в ближайшую ночь. Веро изложил это в письме, которое было похищено. Фовиль знал об этом, и чтобы отделаться от противника, отравил его, но заметим, что яд действует медленно. Он имел смелость последовать, загримировавшись и одевшись под Гастона Саверана, чтобы навести на того подозрение, за Веро вплоть до кафе, подменить там письмо, спросить затем у прохожего дорогу в метро на Нейи, где жил Саверан! Вот на что был способен этот человек, господин префект.
Дон Луис говорил горячо, с силой глубокой убедительности, и правда вставала из-за его слов. Он повторил:
— Вот на что был способен этот человек! Обеспокоенный возможностью со стороны Веро выдать его, он отправился затем в префектуру, чтобы убедиться, что жертва погибла, не успев никого предупредить. Вы помните эту сцену, господин префект, мольбы о помощи и «на следующий день».
Вот почему наше с Мазеру появление у него в тот вечер в отеле, видимо, смутило его. Но он вскоре успокоился, он принял все меры. То, что должно было произойти, произойдет и при нас, без нашего ведома.
И комедия, вернее, трагедия, была разыграна, как по нотам: подробности вам известны — визит к мужу перед отъездом мадам Фовиль, ваза с фруктами, припадок отчаяния, демонстрирование нам тетради в сейфе. Когда дверь за мной и Мазеру, расположившимися в передней, закрылась, поле действия было свободно. В одиннадцать часов мадам Фовиль (вызванная, очевидно, подложным письмом от Гастона Саверана) уедет из Оперы и будет недалеко от отеля; в это же время в отель, как всегда в среду, направится Саверан. Объяснить свое присутствие возле отеля они не пожелают, не ясно ли, что они должны быть обвинены?
А на всякий случай была заготовлена еще одна неопровержимая улика — яблоко со следами зубов Мари-Анны. Затем должны были начать появляться письма. С какой изобретательностью предусмотрены все детали. Вы помните бирюзу из моего кольца, очутившуюся в сейфе? Лишь один из четырех человек мог увидеть и поднять ее. И вы сразу исключили Фовиля, а это именно он воспользовался случаем и положил бирюзу в сейф, чтобы скомпрометировать человека, которого считал опасным для осуществления своих замыслов.
Это был последний ход. Лишь один жест и ненавистные жертвы пойманы. Жест этот сделан. Ипполит Фовиль умер.
Дон Луис умолк. Было ясно, что слушатели приняли за истину все, что услышали. Никто не оспаривал, как ни малоправдоподобна была вся история.
Демальон задал последний вопрос.
— В роковую ночь вы и Мазеру сидели в передней. Снаружи дежурили полицейские. Кто мог убить инженера Фовиля и его сына. В этих четырех стенах никого не было.
— Здесь был Ипполит Фовиль.
Раздалась целая буря протестующих возгласов, завеса сразу разорвалась, и то, что скрывалось за ней, вызвало и ужас и возмущение против дона Луиса, как бы злоупотреблявшего их вниманием.
Префект передал общее отношение, воскликнув:
— Довольно слов! Довольно гипотез! Они приводят к абсурдным выводам!
— Абсурдным лишь на первый взгляд, господин префект. Никто, конечно, не умирает удовольствия ради, но, почем знать, не болел ли Фовиль какой-нибудь смертельной болезнью? Не считал ли он себя приговоренным?
— Довольно слов! Доказательства?
— Вот они!
— Что это такое?
— Когда я отделял люстру от потолка, отбивая штукатурку, я нашел под металлическим ящиком вот этот запечатанный конверт. Над местом, где висела люстра, находится комната, где помещался сын Фовиля, — и было, очевидно, нетрудно, приподняв одну половицу, достать до верхней части скрытого аппарата, он и спрятал таким образом этот конверт, на котором значится: «тридцать первое марта, одиннадцать часов ночи» и подпись «Ипполит Фовиль».