Заложник удачи

Стихли последние звуки.

Юран томно вздохнул:

— Ты бы что-нибудь веселое спел… — Он бросил косой взгляд на Велину. — Чтобы девицу развеселить!

— Веселое после войны, рабро Юран! — сказал, как отрезал, шпильман. — Надеюсь, ты не будешь возражать, чтоб я своих друзей пристроил где-нибудь?

— Само собой! — сделал широкий жест загорец. — Только в присутствии десятка моих дружинников.

— Да хоть сотни! — Годимир пожал плечами. — А кормят ли у загорцев?

Олешек закивал и с довольным лицом побежал вперед. Остальные потянулись за ним. Сперва драконоборец, за ним — Ярош. Следом за разбойником Велина, а за ней, как хвостик, выглядевший немножко не в себе рабро Юран герба Млок. Черно-желтая ящерка шевелилась на его груди, как живая.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

СНОВА ВМЕСТЕ

Плохо смазанная ось повозки слегка поскрипывала. Звук противный, но с скрипением конопляной веревки по дереву не сравнить. Под визжание тележного колеса можно даже прикорнуть. Собственно, Годимир, попав к загорцам, отъедался и отсыпался. Хорошо Ярош сказал — уничтожая вражеские харчи, ты приближаешь его поражение.

Коней им никто не дал, ясное дело, но зато обеспечили местами на обозной телеге. А разве может быть что-то лучше свежего сена? Валяйся, не хочу. И на десяток конвойных загорцев, бросающих косые взгляды, можно не обращать внимания. И даже на полусотника рабро Юрана герба Млок, гарцующего с придурковатым лицом с той стороны повозки, где грызла стебелек тонконогая Велина.

С противоположной стороны трясся на спине рыжего мула Олешек. Он виновато поглядывал на Годимира, вспоминая, как рыцарь напустился на него при первой встрече.

Еще бы! Кто обещал войну остановить? Ты? Почему не остановил? Ах, не в силах? Зачем тогда обещал? Зачем врал? Сколько можно юлить и выкручиваться? Хуже лисицы!

Шпильман оправдывался как мог. Дескать, и так делает все, что в человеческих силах. И даже чуть-чуть больше того… Хотя рассказать, зачем вообще его понесло к загорцам, если он не шпион, отказался наотрез. Сказал, что не его тайна и открывать ее он не имеет права. Честь бродячего музыканта, слово, данное прекрасной даме, и все такое…

Наслушавшись его заверений, объяснений, оправданий, Годимир махнул рукой и послал музыканта подальше. А как еще поступать с человеком, выступающим на стороне твоего врага?

На это Олешек ответил, что, мол, легко некоторым, для кого весь мир раскрашен черной и белой краской. Вот — друг, а вот — враг. Все просто и понятно. Заранее известно, кого рубить мечом, а с кем идти за пиршественный стол. И вообще, проще жить, если у тебя есть меч и ты умеешь им пользоваться так, чтобы не отрубить себе ногу по колено. А он, Олешек Острый Язык из Мариенберга, крутится, как умеет. И чаще приходится поддаваться обстоятельствам, подстраиваться под них и пытаться изменить изнутри. Это, конечно, не такой легкий и надежный способ, как удар клинка, распластывающий от плеча до пояса, но и в нем есть свои преимущества.

«Да знаешь ли ты, сколько жизней заречан я сохранил, спев вовремя боярину Бранко балладу о битве в Дорзолянском ущелье? Чего стоило убедить загорцев не преследовать израненных рыцарей короля Кременя, отступающих за Ивотку? А ведь ему, Олешеку из Мариенберга, триста лет не надо тащиться следом за армией Момчило Благословенного! Достаточно было предъявить рабро Лойко одну грамотку, и почетное сопровождение из полусотни воинов до самых Жулнов обеспечено! А он трет задницу о неудобное, жесткое седло, трясется на упрямом, противном муле… А все для чего? Для того, чтоб людям помочь. От заречан он, само собой, добра видел немного, но платить злом за зло Господь не заповедовал!»

Годимир утомился и сделал вид, что согласен с доводами шпильмана. А то еще в запале наболтает неизвестно чего… А вокруг загорцы, довольные бесплатным представлением, устроенным известным музыкантом, навострили уши.

Да еще Велина вступилась за шпильмана. Правда, неизвестно какими соображениями руководствовалась сыскарь. Или, и вправду, пожалела горячо возмущающегося парня, или тоже подумала о лишних словах, готовых сорваться с его острого, но длинного языка. Девушку тут же поддержал рабро Юран, скорчив такую гримасу, будто вот-вот вызовет Годимира на поединок. И как словинцу ни хотелось отлупцевать надутого загорского рыцаря, но приходилось считаться с тем, кто здесь хозяин, а кто — гость.

Армия двигалась неспешно.

Рассылала во все стороны от тракта гонцов, провозглашающих власть короля Момчило над зареченскими землями. Налагала оброк на кметей. Пока еще не слишком злой — там воз сена, здесь пять мешков пшеницы, где-то требовали репу, а где-то горох. Насколько успел заметить Годимир, коров и свиней у селян не отбирали, а покупали. Неизвестно, правда, насколько хорошую цену давали, но все-таки… Так не ведут себя люди, собравшиеся в грабительский набег. Так поступают пришедшие надолго. Завоеватели.

Хотя обычно — так уж повелось в нашем мире — завоеватели редко считают себя таковыми. Предпочитают именоваться освободителями. Это как у братьев-близнецов, случись им родиться королевичами, — кто первым корону ухватил, тот законный наследник, опора отечества и гарант вольностей народных, а кто опоздал на полмгновения — проклятый узурпатор, незаконно посягающий на ему не принадлежащее. Но как быстро близнецы-королевичи могут поменяться местами (а все дело в настроении капризной панночки-удачи — то одному улыбнется, то второму), так и настроение, вызываемое пришлой армией в народе, может измениться резко от легкого недовольства и тщательно скрываемого раздражения к отчаянному сопротивлению и всеобщему восстанию. Между этими двумя состояниями зачастую один-единственный шаг, и сделать его может дружинник, свернувший шею последней курице восьмидесятилетней бабки, молодой горячий рыцарь, прижавший на сеновале дочку или внучку местного солтыса[50], командир отряда, приказавший выпороть десяток кметей за непонимание освободительной роли их победоносной армии. Но в любом случае народ кто-то должен повести за собой. Кто-то должен первым бросить обвинение врагам в лицо. Та же бабка, тот же обиженный староста, несправедливо поротый дровосек. Первый шаг сделать тяжело, зачастую невозможно, но без него не будет второго, третьего и так далее.

Страны, где не нашлось героев-одиночек (или дураков — это с чьей точки зрения поглядеть), обречены вечно выплачивать дань более сильным и удачливым соседям.

Мысленно Годимир примерял на себя маску такого вот героя. Но словинец не был уверен, что заречане пойдут за пришлым рыцарем. Или за той же Велиной, которая объявила о своем поморском происхождении. Вот Ярош, к примеру, мог бы возглавить восстание против завоевателей. Лесной молодец, пользующийся заслуженным уважением среди простолюдинов. Но Бирюк последние два дня молчал, словно уйдя в себя. Даже подначивать рыцаря, мол, уведет девушку загорец, перестал. Может, заболел?

Не торопился боярин Бранко еще и от того, что ждал возвращения мэтра Вукаша, отправившегося с двумя десятками копачей и тремя подводами добывать «кровь земли». Должно быть, израсходовал весь запас при штурме Ломышей.

Вот так и ехали: где-то впереди Сыдор с хэврой, где-то позади — Вукаш с копачами, вокруг — загорцы (на постную рожу рабро Юрана хоть не смотри), внутри — невеселые мысли.

Утром третьего дня пересекли мост через Ивотку. Хороший, крепкий мост. На одном берегу — разрушенная сторожка, и на другом тоже.

Шагах в пятидесяти от моста дорога ныряла в узкую лощину между двумя холмами. Здесь ее перекрывали (раньше перекрывали, а теперь валялись по обе стороны тракта) толстые стволы поваленных деревьев. Сучья никто не обрубал — так лучше прятаться от вражеских лучников. За этой засекой дюжина стражников приняла последний бой.

Сопротивлялись они, судя по обезображенным трупам и крови, пятнающей древесную кору и листья, отчаянно. Но… Сила солому ломит. Против трех десятков разбойников Сыдора, вооруженных луками и прекрасно ими владеющих, стражники не совладали.

50

Солтыс — сельский староста.