Спутники

Она быстро привыкла к людской заботе и не видела ничего удивительного в том, что ее кормят, одевают, учат читать, что какие-то женщины стирают ее платья и готовят ей пищу, а другие женщины хлопают перед нею в ладоши и поют:

Мы своими ножками

Топ, топ, топ,

А потом ладошками

Хлоп, хлоп, хлоп...

Кроме того, они пели: "Вихри враждебные веют над нами" и "Вставай, проклятьем заклейменный". К пению Лена относилась как к неизбежной повинности.

Через год дом расформировали, и Лену перевели в другой детский дом, в другой город. Тут зима была длиннее и холоднее, и печки топили не углем, а дровами; а остальное было все так же.

Она росла. Девочка Валя - та была раньше, давно, та была другая. Теперешнюю звали Тиной. У нее было жилье и не было дома. Были подруги и не было семьи. О ней заботились, но без нежности. Ее не обижали и не ласкали.

Она аккуратно исполняла все, что от нее требовали: она не любила, чтобы ее бранили. Когда ей было лет семь, к ним назначили нового заведующего, комсомольца.

- Отставить, - сказал он, прослушав песню "Мы своими ножками". - Вы мне из детей кретинов вырастите. Они у вас уже почти кретины. Им нужна физкультура.

Физкультурные занятия Лене понравились. Она была самой ловкой и сильной. Ее стали хвалить, это было приятно. С тех пор она старалась все делать так, чтобы ее похвалили.

В седьмом классе преподавали Конституцию.

Учитель прочитывал статью из Конституции и потом долго объяснял, что эта статья - хорошая и справедливая. Лена смотрела на учителя и думала: зачем он так старается объяснять то, что всем понятно?

Она жила уже в пятом детском доме, была комсомолкой, училась на курсах физкультуры, ее звали Еленой. - Опять он о том же, только с другого конца взялся... Он доказывал, что Советское государство - самое правильное в мире... Для Лены не существовало никаких других государств, кроме Советского. Она была ребенком этого государства. Оно было ее домом, ее землей, ее небом. Любому человеку на этой земле она могла сказать: товарищ. От любого могла принять хлеб и с любым поделилась бы хлебом. Без страха она входила в любое учреждение. И пока разговор был официальный, деловой, - она держалась уверенно, была находчивой и остроумной. Но стоило разговору коснуться ее личных дел - она начинала дичиться и замыкалась в себе: она не привыкла к таким разговорам.

Два раза она чуть-чуть не привязалась к людям больше, чем нужно.

Кончив курсы, она поступила преподавателем физкультуры в железнодорожную школу и стала жить в железнодорожном общежитии.

Секретарем районного совета физкультуры была Катя Грязнова. У нее были черные глупые и добрые глаза и щеки - как окорока. К физкультуре она отношения не имела; от сидения в канцелярии оплыла жиром. Леной она восхищалась.

- Как ты живешь в общежитии! - говорила она. - Ни подать, ни принять некому...

Она приглашала Лену к себе. Лена пошла. У Кати была мама, а у мамы домик в три комнаты, корова и садик с малиной. Чай пили из самовара под черемухой. На Катиной кровати лежало штук пятнадцать подушечек, вышитых мамиными руками. Лена смотрела на эти подушечки, как в детстве на перечницу.

- Да, хорошо ты живешь, - сказала она с невольным вздохом.

- Переходи к нам жить, - сказала ей Катя. - Будем жить как сестры. Будешь платить, сколько можешь. У нас корова хорошая, ты поправишься. А то ты - как скелет.

- Переходите, Леночка, к нам, - сказала и Катина мама. - Катечка очень вас полюбила. Нехорошо барышне в общежитиях этих. Не дай бог чего.

Катина мама была тихая, с лицом в лучистых морщинках, с глазами такими же добрыми, как у Кати.

Лена перешла к ним. Ей поставили кровать в комнате Кати. Катя собственными руками переложила на эту кровать половину своих подушечек. Лену поили парным молоком. Жить стало легко и удобно. Но скоро этой благодати пришел конец.

К Кате ходил в гости молодой человек, друг детства. Он служил где-то помощником бухгалтера, а по вечерам играл на мандолине в садике под черемухой. Лена презирала его за то, что он не физкультурник. Она не могла бы даже сказать, какого цвета у него глаза.

Как-то, придя вечером домой, она застала Катю в слезах.

- Что ты? - спросила она с искренним участием.

- Ничего, - ответила Катя. Она подавила слезы и сидела надутая, не глядя на Лену.

Из соседней комнаты послышалось бормотанье Катиной мамы:

- Это уж я не знаю, что такое, - за добро так отплатить людям.

- Что у вас случилось? - спросила Лена.

- Коли со мной по-хорошему, - продолжала КаТина мама, входя в комнату, - то и я обязана поступать по-хорошему, а не так.

- О чем вы? - спросила Лена, не подозревая, что все это относится к ней.

- Мы с вами, Леночка, поступили как с родной, - сказала Катина мама. - А вы вон чего делаете, это разве мыслимо, это только в нынешнее время стали барышни себе позволять.

- Я не понимаю, - сказала Лена, - о чем вы говорите. Я ничего плохого вам не сделала.

- Не надо оправдываться, милая, не надо оправдываться. В таких делах всегда женщина виновата. Парень - что малый телок: его куда потянут, туда он и идет.

- Вы что думаете, - спросила Лена, удивившись, - что я влюблена в Катиного жениха? - Она засмеялась. - Я не влюблена в него!

- Никто, Леночка, вам и не говорит, что вы влюблены, - отвечала Катина мама. - А что он в вас влюбился, так это с вашей стороны - уж вы нас извините - вовсе нехорошо и непорядочно.

Катя упала головой на стол и зарыдала.

- Мне это неизвестно, - сказала Лена зазвеневшим от злости голосом. Ну его к черту, на черта он мне сдался?

- А мы этого не знаем, на черта или нет. Молодой человек, непьющий, интересный, жалованье хорошее...

Лена ушла в комнату, где они спали с Катей, и легла на кровать. Ей захотелось уйти из этого дома.

Вошла Катя, подсела и обняла ее.

- Не сердись на маму, - сказала она. - Я знаю, что ты не виновата. Просто все мужчины - подлецы.

Лене вспомнился подлец с бараниной. Она засмеялась. Катя поцеловала ее, гордясь своим великодушием. Они пошли ужинать. Лена пила парное молоко и думала: "Не хочу. Уйду".

Через несколько дней она получила от Катиного жениха записку с объяснением в любви. Она разорвала записку и возвратилась в общежитие.