Звездочка

Н. Князева

Свистунишка

Живёт у меня зверёк. Маленький, на белочку похож. Мордочка зубастая, хвостик пушистый, шёрстка жёлтая, только на спине чёрные полоски.

Живёт он у меня с неделю, а ведёт себя, как хозяин: таскает крупу из пакетов, мешок с овсом прогрыз, связку сухих грибов перетаскал с полки под кровать.

Начнёт носиться по комнате, шумит, как большой. Швырк — промчится по стене. Прыг на полку, с полки на стол, на пол, с пола на кровать, к окну.

У соседей все окна настежь. А у меня и двери на запоре: боюсь, — убежит.

А может быть, я его зря стерегу? Пускай бежит себе в лес? Сердит я на него! Маленький зверушка, а меня — вот какого большого! — напугал в лесу. За это я его и поймал.

А поймал его очень интересно.

Иду в лесу по дороге. Всё тихо, слышно только, как на сухой ковёр колючей хвои мягко упадёт шишка, или сучок под ногой хрустнет, да увидишь, как бабочкой спорхнёт с сосны золотистая чешуйка.

Иду и посвистываю тихонько. Слышу, справа кто-то мне подсвистывает.

Обернулся я направо, а свистит уж слева. Я налево, а свистит справа. Верчусь, смотрю на деревья, между деревьями, вверх, вниз — никого. Что такое? Видно, кто-то со мной шутит.

Отошёл я немного, опять посвистел, — откликается совсем близко. Должно быть, мальчишки где-нибудь прячутся да передразнивают меня.

Каждое дерево осмотрел, приседаю, гляжу туда, сюда. А с другой стороны: «Фий-ю, фий-ю, фий-ю».

Рассердился я, швырнул сучком в деревья и пошёл дальше.

Иду тихо, оглядываюсь по сторонам, — листок не шелохнется. Нет и нет свистуна. А мне вот как его накрыть хочется!

Остановился я, посвистал. И тут вдруг рядом, совсем близко: «фий-ю, фий-ю, фий-ю».

Смотрю, — на сосне сучок пошевелился. Да нет, не сучок это, а маленький зверёк. Я ему — «фий-ю» и он мне — «фий-ю» — поздоровались, значит. Всмотрелся я и понял: ведь это бурундук.

«Ну, — думаю, — сейчас я тебя проучу».

Старые охотники мне рассказывали, что бурундуков и без ружья добывают.

А ну-ка и я попробую.

Сел под сосну, ноги вытянул, руки на них положил и посвистывать начал.

Не откликается. Я — ещё. Слышу, откликнулся, только далеко.

Смотрю то на руки, то по сторонам. Вдруг цап меня за плечо кто-то. Вскочил я, — шапка с головы слетела. Кто это? Никого.

Бурундук, наверное, на меня прыгнул и ускакал.

Сел я снова и опять: «фий-ю, фий-ю, фий-ю».

Вот уж он и здесь. Сидит недалеко от меня и мордочкой по воздуху водит.

Ага, думаю, дело идёт. Маню́ ещё.

Он подбежал, через ногу мою — скок. Сижу — не шелохнусь, как пенёк в землю врос, глазом моргнуть боюсь. Он мне на голову прыг! Чуть было я не вскочил, да удержался. Терпеть надо! Он с головы на плечо соскользнул, по руке пробежал — коготками тронул. Терплю!

Сел свистунишка мне на сапог. Ну, ну… ещё поближе.

«Хватай!» — говорю я себе. А он спустился на землю: шишку увидел.

«Эх, — думаю, — прозевал!»

«Фий-ю, фий-ю, фий-ю», — зову зверька.

Он ко мне на коленку, а я его цап — и готово!

Задрыгал бурундучишка ножками, коготки выпустил, зубки оскалил. Да где ему со мной сладить! Крепко держу в руке тёплое тельце.

Так и принёс его домой. Теперь вместе живём. Сердится он на меня, а я на него.

Ну, да поладим — весной выпущу.

В. Корюкин

Как дед Трофим домой вернулся

Жил дед Трофим, по старости лет, на покое. Летом колхозникам помогал, сколько мог, а как настала осень, решил навестить детей. Поехал сначала к дочери в дальний колхоз, погостил у младшего сына в городе, а потом побывал у старшего сына. Старший сын строил на Волге электрическую станцию, — самым большим краном управлял. Встречали деда радостно, отпускать не хотели, и прогостил он больше года.

Пришла весна, развесила зелёные листочки на берёзах, распестрила цветами луга. Захотелось деду домой, в родной колхоз…

Отправился он в обратный путь.

Еще солнышко не проснулось, как приехал дед на станцию и пошёл домой не по большаку, а прямиком.

«К полудню, — думает, — дойду до Горелых пней, а от них рукой подать до трёх сосёнок. Оттуда до Гнилого болота, а там перейду Куриный брод и к вечеру домой доберусь».

Идёт дед тропочками, — кланяются ему в пояс тонкие травы. Идёт перелесочками, — машут ветвями ласковые берёзки.

«Пора бы и Горелым пням быть, а их всё нет», — удивляется дед.

Вместо пустыря, где после лесного пожара одни пни торчали, расстилается зелёный луг. Трава на нём, как бархатная, и цветов видимо-невидимо.

«Знать, не туда свернул, — смекает дед. — К лугу вышел». Повернул он обратно, свернул налево, пошёл направо — всё к тому же лугу выходит.

Слышит старик, кто-то его нагоняет. Пчела-заботница на работу спешит. В новых полусапожках, в платьице коричневом, жёлтая косыночка на голове.

— Остановись, красавица! — говорит дед. — Укажи дорогу на Горелые пни.

— Некогда мне, дедушка, тебе всё рассказывать. Надо мёд собирать с пёстрых цветов. А Горелых пней вовсе нет. Колхозники расчистили их под зелёный луг. Прощай, дедушка!

— Вот это дело! — обрадовался старик. — Гляди, какой луг красивый. Сколько сена накосить можно! Да и пчёлам раздолье.

Солнышко к полудню подошло. Тени короче. Тихо. Ни один листочек не дрогнет. Вот и тропка к трем соснам, — а их нет. Смотрит дед направо, смотрит налево — нет сосен. Перед ним молодой сосновый лесок шумит, что шёлком шелестит.

Не знает дед, как быть, куда дальше итти.

А навстречу ему Муравей-работяга. Ухватил щепку больше себя и еле волочит по земле.

— Эй, милый! — говорит ему старик. — Как выйти к трём сосенкам?

Остановился Муравей, отдышался, потом посмотрел на деда и говорит:

— Не до шуток мне. Что ты вчерашний день ищешь? Еще осенью пришли сюда колхозники, насадили сосенок и назвали этот лес зелёным бором. Прощай, некогда мне: новый муравейник в молодом лесу строим.

Стоит дед, смотрит вокруг — не насмотрится. Ну что за лес! Деревцо к деревцу, и стройны, и ровны!

— Давно бы так! — рассуждает дед сам с собой. — По всей стране леса садят. Не годится и нам от людей отставать. Наши колхозники — народ работящий.

Сел дед под сосенку и задремал. А когда проснулся, солнышко уже за полдень перевалило. Самый зной начинался. Поднялся дед на ноги и зашагал дальше. Свернул на тропочку, идёт, идёт, — не узнаёт дороги.

Повстречался ему долговязый Комар. Кафтанишко на нём кургузый, коротенький, ноги худые да длинные, а сам тощий-тощий, поёт жалостно.

— Эй, паренёк! — окликнул его дед. — Как мне на Гнилое болото выйти?

Присел Комар на пенёк, свесил с него свои тощие ноги и запел тонким голоском ещё жалостнее:

— Жили мы, жили, ни о чём не тужили, над болотом кружили, целый день веселились, никогда не трудились. Пришли рабочие, привезли машины, осушили болото, распахали поле, посеяли пшеницу. Негде теперь мне, Комару, жить. Куда мне пойти, где дом найти?