Девушка из Бруклина

– Какая красотка… смуглая куколка! Я бы с ней позабавился.

Марк молниеносно вскочил, схватил Спонтини за волосы и с силой прижал лицом к металлическому столу. Стол качнулся, кружка с пивом грохнулась на пол и разбилась вдребезги. На жалобный вопль булочника оглянулся официант заведения.

– Я вызову полицию!

– Это я тут полиция, юноша, – заявил Карадек, свободной рукой достав из кармана удостоверение. – Лучше принеси мне перье.

Официант побежал выполнять заказ. Карадек ослабил хватку.

– Кретин, ты мне нос сломал! – стонал Спонтини.

– Заткнись! Давай рассказывай все, что знаешь об Анне. Я в курсе, что она снимала у тебя комнату.

Оторвав кусок бумажной салфетки, булочник промокнул кровь, вытекающую струйкой из левой ноздри.

– Она называлась по-другому.

– Что это значит?

– Она сказала, что ее зовут Паже. Полина Паже.

Полицейский достал фальшивое удостоверение личности Анны и кинул его на стол, как козырную карту из колоды. Спонтини взял документ в руки и долго его рассматривал.

– Ага, именно эту карточку она мне и показала, когда мы впервые увиделись.

– Когда это было?

– Не помню.

– Уж напряги память.

Официант как раз принес Марку перье. Спонтини, в который раз промокнув кровоточащий нос, погрузился в воспоминания. Он принялся размышлять вслух:

– Когда мы выбирали Саркози в президенты?

– В мае две тысячи седьмого.

– Ага… значит, после этого, летом, в Париже разразилась страшная гроза. Наш дом затопило. Часть крыши пришлось перекрывать и чинить верхние комнаты. Ремонт закончился только осенью. Нужны были деньги, и я развесил объявления в трех своих магазинах. Смуглянка Барби откликнулась первая.

– Так когда это было?

– Наверное, в октябре седьмого. Или позже, в ноябре, в начале месяца…

– Ты официально оформил аренду? Платил налог?

– Ты что, парень? За кого ты меня принимаешь? С нашими налогами можно без штанов остаться. Ты хочешь, чтобы я платил налог за комнату в двенадцать квадратных метров? Всего-то за шестьсот евро наличными в месяц. Хочешь – соглашайся, хочешь – нет. Мы так условились, и девчонка всегда платила.

– В две тысячи седьмом она была еще несовершеннолетней. Ей исполнилось к тому моменту не больше шестнадцати.

– По документам все было в норме.

– Ты же сам видишь, что бумаги фальшивые.

Мануэль Спонтини пожал плечами.

– Да пусть хоть пятнадцать или двадцать! Мне какая разница? Я не собирался с ней спать, я всего лишь сдавал ей комнату.

Он раздражался все больше, ему хотелось встать и уйти. Когда его стул заскрипел железными ножками по асфальту, Карадек схватил его за руку и удержал за столом.

– Когда вы с ней встретились впервые, какой она тебе показалась?

– Черт возьми! Я не помню! Это же было лет десять назад!

– Чем скорее ты вспомнишь, тем скорее я тебя отпущу.

Спонтини тяжело вздохнул.

– Испуганная какая-то, немного чокнутая. Первое время, как мне показалось, она вообще носу не высовывала из своей конуры. Всего боялась.

– Продолжай. Вспомни еще что-нибудь, какие-нибудь детали, и я тебя отпущу.

– Ну не знаю… Она говорила вроде, что сама из Америки, что приехала в Париж, чтобы учиться в Университете…

– Американка, что ли? И ты ей поверил?

– Она действительно говорила с акцентом, как янки. По правде говоря, мне было вообще наплевать. Она заплатила за три месяца вперед, вот это для меня имело значение. Она утверждала, что родители дают ей деньги.

– А ты их видел когда-нибудь?

– Нет, я вообще никого у нее не видел… Ах нет! К ней заходила какая-то блондинка, несколько раз. С виду приличная. Лет сорока. Аппетитная такая, фигуристая. Я бы не прочь с такой позабавиться. Ты меня понимаешь? Что-то типа Шэрон Стоун или Джины Девис.

– Знаешь ее имя?

Спонтини отрицательно покачал головой. Карадек вернулся к разговору о девушке:

– Ладно, ты не заметил, может, девчонка занималась какими-нибудь темными делишками?

– Чем, например?

– Наркотики? Проституция? Рэкет?

У булочника округлились глаза:

– Ты что, парень… Ты не там ищешь. Если хочешь знать мое мнение, то знай: она просто-напросто хотела учиться и жить спокойно. Неприятности ей были не нужны.

Марк кивнул булочнику, что тот свободен и может идти, а сам какое-то время продолжал сидеть за столиком в кафе, обдумывая факты, которые ему поведал Спонтини. Он уже собрался уходить, как его мобильный начал вибрировать. Его вызывала Матильда Франсанс. Он ответил:

– Ну как, есть что-нибудь для меня?

– Да, я нашла досье на Анну Бекер. Но это совсем не совпадает с тем, что ты мне говорил. Если верить этим данным, то девушка…

4

– Я всегда этого боялась. Я знала, что когда-нибудь это случится, но и представить себе не могла, что все так обернется.

Клотильда Блондель сидела за письменным столом в стиле модерн, представляющим собой прозрачную поверхность из толстого стекла, покоящуюся на двух хромированных ножках. Ее кабинет, возвышавшийся над школьным двором, был оформлен по современной моде в полном несоответствии со старинным стилем и церковными традициями монастыря Сен-Сесиль. Я-то ожидал увидеть мебель XVIII века, стеллажи библиотек, уставленные авторами Плеяды[6] и старыми церковными книгами с переплетами из тисненой кожи, а вместо этого попал в полупустую стильную комнату с белыми стенами. На столе лежали открытый ноутбук и смартфон в изящном кожаном футляре, стояли фотография в рамке из светлого дерева и репродукция чувственной статуэтки Бранкузи.

– Мадам Блондель, вы давно знакомы с Анной?

Директриса посмотрела мне прямо в глаза, но вместо того, чтобы ответить на мой вопрос, сказала, словно упрекая меня в чем-то:

– Анна безумно в вас влюблена. Я впервые вижу, чтобы она так увлеклась мужчиной. Но, как я вижу, вы достойны такой любви.

Я повторил свой вопрос, но она опять проигнорировала его.

– Когда Анна спросила, что я об этом думаю, я посоветовала ей открыть вам правду, но она испугалась вашей реакции. Боялась потерять вас…

Воцарилось молчание. Затем директриса тихо, словно разговаривая сама с собой, сказала:

– Сабато прав: «Истина хороша для химии и математики, но не для жизни».

Я поежился. Очевидно, что Клотильда Блондель многое знала. Чтобы завоевать ее доверие, я решил ничего от нее не скрывать и рассказал все: про 400 тысяч евро, которые мы нашли в комнате Анны, и про фальшивые паспорта на имя Магали Ламбер и Полины Паже.

Она выслушала меня с подозрительным равнодушием, как будто я просто напомнил ей о каких-то малозначительных и малоприятных событиях, о которых и вспоминать-то не хотелось.

– Полина Паже… Именно так она назвалась, когда мы впервые встретились.

Опять молчание. Блондель вдруг схватила сумочку, лежащую на скамеечке рядом с ней, достала тонкую длинную сигарету и лакированную зажигалку и закурила.

– Это произошло в две тысячи седьмом, двадцать второго декабря, в субботу, во второй половине дня. Я так хорошо запомнила дату, потому что каждый год в этот день мы отмечаем в школе Рождество. Для нашего заведения это важное событие: мы собираем всех наших учениц, приглашаем их родителей, чтобы вместе отпраздновать день рождения Христа…

Теперь ее голос изменился, стал сухим и резким, голос курильщика со стажем.

– В тот день шел сильный снег, – продолжала директриса, выпуская облачка дыма с ментоловым ароматом. – Никогда не забуду эту девушку, дьявольски красивую, появившуюся неизвестно откуда в темно-сером плаще, туго перехваченном у талии ремнем.

– Что она вам сказала?

– Она поведала мне историю, похожую на правду. В ее речи слышался небольшой акцент, который она старалась скрыть. Будто бы ее родители, родом из Франции, были в свое время высланы в Мали, она училась там во французском колледже, потом в лицее в Бамако. Но родители хотели, чтобы она получила высшее образование в Париже, поэтому и отправили ее в школу Сен-Сесиль заканчивать бакалавриат. В доказательство своих слов она протянула мне конверт с восемью тысячами евро для оплаты первого года обучения.

6

Поэтическое объединение во Франции XVI в., которое возглавлял Пьер де Ронсар.