Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 19 из 34

Дневник военспеца Главного штаба

Сводного Уральского отряда

Андрея Владимирцева

8 августа, Кагинский завод

В горах небо кажется ближе. Особенно ночью. Если долго смотреть вверх, может показаться, что все звезды сливаются в серебристый туман. Словно там, вверху, начинается утро, и от темной травы поднимается синеватая дымка.

Наша армия спит. Только слышно, как перекликаются часовые, всхрапывают кони или какой-нибудь боец во сне кроет вшей, которые не хуже белых вот уже несколько недель преследуют наши отряды. Скоро наступит утро, и все случится, как обычно: над Уральским хребтом подымется многометровое облако пыли и растянется двадцативерстная колонна. Скрип немазаных телег (не хватает дегтя), ржание коней, крики командиров сольются в протяжный гул. Сверху мы покажемся просто клубящейся от пыли дорогой. А если спуститься и вглядеться в этих людей, то увидишь вооруженных винтовками рабочих, крестьян и бедных казаков, вчерашних солдат да и просто необстрелянных подростков. Кого только не найдешь в отряде - венгры, немцы, словаки, чехи, австрийцы, китайцы... В Троицком отряде есть даже интернациональный батальон (300 штыков), им командует венгр Сокач. Я не говорю уже о наших - украинцах, татарах, марийцах, чувашах, киргизах. Но кого особенно много, так это башкир. И, несмотря на такое вавилонское столпотворение, - полное взаимопонимание и единство. Мы не скопище спасающих свою жизнь людей - мы армия! Настоящая армия!

Вообще я все больше убеждаюсь, что завтрашний день за большевиками. Война есть война, но ведь даже в таких условиях они ни на йоту стараются не отступать от своих лозунгов. Белые на словах тоже за народ, а в Белорецке после нашего ухода учинили настоящую резню.

Большевики же относятся к населению совершенно иначе. Понятно, что такую махину накормить нелегко, но за все - продовольствие, фураж, лошадей - мы расплачиваемся деньгами или мануфактурой, а если удается захватить у белых много трофеев, сами делимся с населением мукой, материями, керосином.

Без крайней необходимости наша кавалерия никогда не заедет на засеянное поле, а если нужно покормить лошадей, то командиры советуются с крестьянами.

Естественно, что и местные относятся к нам по-товарищески, снабжают продуктами, сообщают сведения о противнике, проводят к деревням, занятым врагом, малоизвестными, скрытыми дорогами. Благодаря этому мы нанесли не один неожиданный удар.

Понятно, что речь идет о бедняках - кулаки и богатеи разбегаются при одном приближении отряда. Хотя... Белые распространяют слухи о нас как о сборище бандитов, и местное население иногда верит...

С нами идет огромный обоз беженцев - больше двух тысяч человек. Это люди, спасающиеся от белых. Конечно, с военной точки зрения неудобно: мешают маневрировать, у многих в обозе жены, дети, на поддержание беженцев уходит много продовольствия и фуража, но эти люди доверились нам. Командиры уже давно ломают голову над тем, как свести до минимума неудобства, связанные с обозом, и кажется, нашли верное решение: беженцы теперь должны двигаться не в боевых порядках, а параллельным курсом. На случай нападения белых в обозах достаточно оружия.

Да, мы действительно настоящая армия. В ее организации и укреплении наши командиры - вчерашние унтеры, рабочие, казаки - проявляют неожиданную умелость. Особенно - Блюхер. Сейчас я служу в Главном штабе и невольно ближе познакомился с этим человеком. А началось все с того, что однажды, по приказу моего непосредственного начальника Голубых, я пошел с донесением к главкому. Дверь в доме, где он остановился на ночь, была не заперта. Я вошел, и в нос мне сразу ударил запах рыбьего жира. Посреди комнаты стоял обнаженный по пояс главком, а ординарец осторожно смазывал ему спину тряпочкой, пропитанной этим самым рыбьим жиром. Ординарец, словно от сильной боли, морщился и приговаривал:

- Еще чуть-чуть, Василий Константинович! Еще чуть-чуть! - и снова осторожно касался спины главкома. Вернее, не спины, а багрового месива, обтянутого молодой, тонкой, готовой лопнуть кожицей.

Так вот почему Блюхер всегда так прямо, даже осторожно держал спину!

Главком повернул ко мне недовольное лицо и глазами показал, куда положить пакет. Уже в дверях он меня остановил словами:

- Товарищ Владимирцев, о моей ране в отряде знать не должны! Ясно?

- Ясно, товарищ Блюхер.

Но настоящее наше знакомство, вернее, сближение, началось однажды вечером, когда я сидел и перебеливал черновики приказов, которые нужно было ночью разослать по отрядам. Работа чисто механическая. Я писал, скрипя пером, а Василий Константинович водил карандашом по карте и хмурился. Вдруг он бросил карандаш, встал и решительно заходил по комнате. Я вскинул глаза - лицо главкома посветлело, видимо, он наконец нашел решение задачи, мучившей его целый вечер. Он весело посмотрел на меня и спросил:

- А что, товарищ Владимирцев, не жалеете, что сверх договора служите?

- Нет, не жалею.

- А скажите: нет ли у вас в роду врачей?

- Есть. Мой отец - врач, - озадаченно ответил я. - У него практика в Москве... Была...

- А-а, - немного разочарованно протянул Блюхер.

- До этого отец служил при управлении Мытищинским заводом, но его уволили за сочувствие рабочим, - добавил я.

- Вот ведь как мир тесен! - оживился главком. - А то-то я смотрю, и фамилия у вас такая же, и лицом похож. Значит, вы - сын Сергея Ивановича Владимирцева...

- А вы...

- Да, я работал на Мытищинском. Оттуда меня в Бутырку и упекли...

- А нам с Иваном Степановичем в Екатеринбурге внушали, что вы немецкий генерал, нанятый на службу большевиками...

- Ничего, вот Дутова к стенке поставлю - увидит он, какой я немец!

В тот и другие дни Василий Константинович, отвечая на расспросы, рассказывал мне о себе понемногу, даже с каким-то недовольным видом. То, о чем он не говорил, я узнавал от других. И вот что теперь мне известно доподлинно.

Никакой, конечно, Василий Константинович не немец. Фамилия Блюхер произошла от прозвища, которое получил прадед главкома за сообразительность, многочисленные кресты и внешнее сходство со знаменитым прусским фельдмаршалом Блюхером. Оказывается, военная доблесть у главкома в роду, недаром Павлищев говорит, что Василий Константинович прирожденный военный.

Родился наш главком в 1890 году, но его отец, крестьянин, отправляя паренька четырнадцати лет в люди, попросил писаря набросить годок. Поэтому по бумагам Василий Константинович на год постарше. Родина его - село Барщинка недалеко от Рыбинска.

В людях служил мальчиком в лавке купца Клочкова в Питере. Именно тогда пристрастился к чтению. Своими глазами видел, как, рубя шашками, казаки разгоняли рабочих 9 января 1905 года.

В том же году, не выдержав издевательств хозяина, он ушел из лавки и устроился на так называемый Франко-прусский завод. Работа была, что и в лавке - мальчик на побегушках, а жалованье - 30 копеек в день. На заводе Блюхер впервые принял участие в стачках, познакомился с большевиками. А в 1907 году его уволили за ненадобностью. Искал работу, служил полтора года приказчиком в мануфактурном магазине, снова искал работу, перебрался в Москву и в 1909 году поступил на Мытищинский вагоностроительный завод, где в то время служил и мой отец. Мне даже стало казаться, что я вспоминаю лицо Василия Константиновича среди десятков рабочих, приходивших за помощью к моему отцу. Но, скорее всего, это уже мои фантазии! За призыв к стачке Блюхера арестовали.

Я вспомнил, как однажды отец пришел усталый и сказал каким-то бесцветным голосом:

- Сегодня опять митинг был - какой-то мальчишка влез на забор и стал кричать про забастовку. Арестовали его. М-мда...

Так, значит, тем молодым рабочим был Василий Константинович! А может, и кто другой...

В тюрьме Блюхер провел два года и восемь месяцев. Потом поступил приказчиком в мануфактурно-галантерейный магазин, что на углу Большой Никитской и Леонтьевского переулка.