Страница 18 из 23
- Что вы не едите? С маслом оно скусней. Подай масло-то.
Девка подала; но Иосаф и с маслом не мог; зато сама старуха взяла никак не менее его кусище и почти с нежностию принялась его есть... По возрасту своему она дожила уже, видно, до того полудетского состояния, когда все сладковатое начинает нравиться.
- Вы ступайте спать на сеновал. У меня там хорошо, - сказала она Иосафу и потом сейчас же вскрикнула: - Марфутка!
Та явилась и была уже совершенно расфранченная: с причесанной головой, в чистой рубашке и в новом сарафане.
- Проводи вот их! - приказала барыня.
Иосаф видел, что со старухой о деньгах нечего было и разговаривать: он печально поклонился ей и пошел. Марфутка провела его через сени, и, когда он несколько затруднился прямо без лесенки влезть на помост, она слегка подсадила его. В полутемноте Иосаф рассмотрел постланную ему на сене постель. Он снял с себя только фрак и лег; под ним захрустело и сейчас же к одному боку скатилось пересохлое сено; над головой его что-то такое шумело и шелестело; он с большим трудом успел, наконец, догадаться, что это были развешанные сухие веники по всевозможным перекладинам. К утру его начал пробирать сильный холод; во всех членах он уже чувствовал какую-то сжимающую, неприятную ломоту и совершенно бесполезно старался поукутываться маленьким, худеньким одеялишком, не закрывавшим его почти до половины ног.
"Ах ты, старая чертовка, куда уложила", - думал он, и в это время вдруг раздались шаги то туда, то сюда, и послышался гул сиповатого голоса хозяйки. Наконец, он явственно услышал, что она кричала: "Господин чиновник! Господин чиновник! Пожалуйте сюда!" Иосаф проворно накинул на себя свой фрачишко и спустился с помоста в сени. Здесь он увидел, что в растворенных наотмашь дверях стояла, растопырив руки, рассвирепелая старуха. Она была в одной рубашке и босиком. Перед ней, как-то смиренно поджав живот и опустив главки в землю, но точно такая же нарядная, как и вчера, предстояла Марфа. Несколько поодаль, и тоже, должно быть, чем-то очень сконфуженный, стоял извозчик его Михайло.
- Господин чиновник! Я вот вам свидетельствую, что этот мерзавец... с этой моей подлой тварью... помилуйте, что это такое? - объяснила Иосафу старуха, показывая на извозчика и на девку.
- Да чтой-то, сударыня, какие вы, барыня, право! - говорил Михайло, отворачивая глаза в сторону. - Только себя, право, беспокоите... - прибавил он и подлетел было к ее ручке.
- Прочь, развратитель!! - крикнула на него старуха. - Можете себе представить, - обратилась она опять к Иосафу, - всю ночь слышу топ-топ по чердаку то туда, то сюда... Что такое?.. Иду... глядь, соколена эта и катит оттуда и подолец обдергивает. Гляжу далее: и разбойник этот, и платочком еще рожу свою закрывает, как будто его подлой бороды и не увидят.
- Да я, право, сударыня... - заговорил было опять Михайло.
- Молчи и сейчас же бери своих одров и долой с моего двора. Я не могу терпеть в моем доме таких развратников. А тебя, мерзавка, завтра же в земский суд, завтра! - продолжала старуха, грозя девке пальцем. - Помилуйте, - отнеслась она снова к Иосафу, - каждый год, как весна, так и в тягости, а к Успенкам уж и жать не может: "Я, барыня, тяжела, не молу". Отчего ж Палагея не делает того? Всегда раба верная, раба покорная, раба честная.
- Матушка, это тоже божья власть! - ответила, наконец, и Марфа. Палагея также не лучше нас, грешных; но так как сухой человек, так, видно, не пристает к ней этого.
- Молчи! - крикнула на нее старуха. - А ты убирайся: нечего тебе тут и стоять, вытянувши свою подлую харю!
Извозчик пошел.
- Позвольте уж и мне в таком случае проститься, - проговорил Иосаф.
- Как вам угодно! Ваша воля! Я вам не поперетчица, - проговорила старуха и торжественно ушла в комнату.
Девка тоже, не поднимая глаз, убралась в кухню.
Иосаф отыскал свою фуражку и пальтишко. Выйдя на крылечко, он нашел, что Михайло стоял уже тут на своей паре и только на этот раз далеко был не так разговорчив, как прежде. Иосаф, несмотря на свою скромность, даже посмеялся ему:
- Что, брат, попался?
- Да поди ж ты ее, старую ведьму, какова она! - отвечал Михайло как-то неопределенно и во всю остальную дорогу не произнес ни одного слова.
XI
Всего еще только благовестили к поздним обедням, когда они подъехали к городу. Иосаф велел себя прямо везти к Приказу.
- Пришел наш черт-то, явился откуда-то, - перешепнулись между собой молодые писцы, когда он проходил, не отвечая почти никому на поклоны, через канцелярию в присутствие.
Член уж был там и сбирался ехать к губернатору.
- Что это вы не ходили? - спросил он.
- Болен был-с, - отвечал Иосаф.
- Ну, примите без меня, если что спешное будет, - проговорил старик, уходя.
- Хорошо-с, - отвечал Иосаф и остался в присутствии.
Он подошел по обыкновению к своему любимому окну и стал грустно смотреть в него.
- Здравствуйте, батюшка Иосаф Иосафыч, - раздался почти над самым ухом его какой-то необыкновенно вежливый голос.
Бухгалтер обернулся - это был бурмистр графа Араксина, всего еще мужик лет тридцати пяти, стройный, красавец из себя, в длиннополом тончайшего сукна сюртуке, в сапогах с раструбами, с пуховой фуражкой и даже с зонтом в руке, чтобы не очень загореть на солнце.
- Взнос за вотчину! - проговорил он, проворно вытаскивая из кармана своих плисовых штанов огромную пачку ассигнаций и кладя на стол. Квитанцию, Иосаф Иосафыч, нельзя ли, сделать божескую милость, к именью выслать, - прибавил он.
- К именью?
- Да-с, так как я тоже теперь еду в саратовские вотчины. Его сиятельство, господин граф, так и писать изволили: деньги, говорит, ты внеси, а квитанция чтобы, говорит, здесь была, по здешним, значит, приходо-расходным книгам зачислена.
- Где ж тут нам пересылать? Заваляется еще как-нибудь! - проговорил Иосаф, механически считая деньги.
- Да ведь это, сударь, что ж такое? Все единственно... Ежели мы теперь деньги внесли, все одно покойны, хошь бы они, сколь ни есть, тут пролежали.
В печальном лице Иосафа вдруг как бы на мгновение промелькнул луч радости.
- Ты когда сюда вернешься? - проговорил он каким-то странным голосом.
- Да ближе рожества, пожалуй, что не обернешь; не воротишься ранее.
- Тогда сам и получишь квитанцию.
При этих словах у Иосафа заметно уже дрожал голос.
- Слушаюсь, - отвечал покорно бурмистр.
- Тогда и получишь, - повторил Иосаф.
- Слушаю-с. Сделайте милость, батюшка, уж не оставьте.
- Будь покоен, - говорил Ферапонтов, потупляя глаза.
- Желаю всякого благополучия, - сказал бурмистр, раскланиваясь.
- И тебе того же, любезный, желаю, - отвечал Иосаф и подал даже бурмистру руку.
Тот, очень довольный этим, еще раз раскланялся и вышел.
Выражение лица Ферапонтова в ту же минуту изменилось: по нем пошли какие-то багровые пятна. Он скорыми шагами заходил по комнате, грыз у себя ногти, потирал грудь и потом вдруг схватил и разорвал поданное вместе с деньгами бурмистром объявление на мелкие кусочки, засунул их в рот и, еще прожевывая их, сел к столу и написал какую-то другую бумагу, вложил в нее бурмистровы деньги и, положив все это на стол, отошел опять к окну.
Спустя недолго воротился и непременный член. Кряхтя и охая, он уселся на свое место.
- Взнос тут есть, - проговорил Иосаф, не оборачиваясь и продолжая смотреть в окно.
Старик, надев очки, стал неторопливо просматривать бумагу.
- А, ну вот, - Костырева внесла, - проговорил он, наконец.
Иосафа подернуло.
- Михайло Петрович, позвольте мне опять домой уйти, я опять себя чувствую нехорошо, - произнес он.
- Ступайте, ступайте, в самом деле вы какой-то пересовращенный, сказал начальник, глядя на него с участием.
Иосаф, по-прежнему ни на кого не глядя, прошел канцеляриею. Спустившись с лестницы и постояв несколько времени в раздумье, он пошел не домой, а отправился к дому Дурындиных. Там у ворот на лавочке он увидел сидящего лакея-казачка.