Страница 15 из 127
— Теперь ясно? — голос Каблукова был ласково-покровительственный, а рука дружески лежала на плече Степанова.
— Ясно, товарищ ефрейтор, — почтительно ответил Степанов, понимая, что это должно быть приятно старшему наряда.
— Держитесь за конец покрепче! — Каблуков дёрнул верёвку, и наряд отправился к границе.
Метров через двести, осторожно двигаясь по тропинке, протоптанной по целине, Каблуков и Степанов вышли к служебной полосе. Вспыхнул электрический фонарь в руках ефрейтора. Сильный луч с трудом прорезал туман и мутновато осветил кусок земли КСП.
Служебная полоса пограничной земли… Для пограничника она самая родная на всём белом свете. Она ему известна так же, как собственная ладонь, — каждая её морщинка, каждый бугорок, каждая выемка. Дубовый или тополевый лист на неё упадёт — не останется неприметным. Птица или заяц пробежит по ней — всё увидит пограничник.
Наряд медленно и осторожно двигался к левому флангу, вдоль служебной полосы, контролируя её: неприкосновенна ли она, — чёрная, без травинки сорняка, мелко рыхлённая, в неглубоких продольных бороздках?
Туман попрежнему низко стлался над землей, его с трудом пробивал электрический луч, но Каблуков отлично всё видел. Ему казалось, что сегодня он и видит и слышит в десять раз лучше, чем вчера или неделю назад. Его чуткое ухо безошибочно фиксировало ночные звуки. Шелестела быстрая Тисса под обрывом. Время от времени осыпался подмытый берег. Перебегал ветер по голым вершинам осокорей. Где-то тявкала лиса. Кричала сова. Далеко-далеко, на Большой Венгерской равнине, стонал у закрытого семафора паровоз.
Густой туман не мешал Каблукову и ориентироваться. По приметам, там и сям разбросанным вдоль дозорной тропы, он легко определял, где находится. Вот каменистое ложе канавки, промытой весенними дождями, — значит пройдено уже более трети пути. Через пятьдесят шагов должен быть пенёк старого дуба. Да, так и есть, вот он. Через семь минут зачернеет сквозь толщу тумана голый ствол дуба, разбитого молнией, потом, на другом, на правом фланге, появится большой, глубоко вросший в землю валун.
Последний наряд. Последний дозор в почти трёхлетней пограничной жизни Каблукова. Там, дома, не будет нарядов и ночных тревог, не вспыхнет сигнальная ракета, не подаст свой голос розыскная собака. Дома он может спокойно спать с вечера до утра. Может, но, кто знает, заснёт ли. Не раз и не два, наверное, вспомнит с щемящей болью в сердце и эту туманную ночь, и эти карпатские горы, весёлого Смолярчука, начальника заставы, друзей и товарищей, всю неповторимую свою пограничную жизнь. Каблуков усмехнулся, сообразив, что он, ещё не став человеком штатским, ещё не сняв обмундирования, ещё не покинув границы, — уже теперь, опережая время, тоскует по границе.
Снизу, со стороны Тиссы, послышался какой-то новый звук, до сих пор не улавливаемый Каблуковым. Ефрейтор сейчас же остановился, прислушиваясь. Да, он не ошибся; там, на берегу реки, беспокойно загалдела стая галок. Что встревожило их?
Каблуков резко дёрнул верёвку. Прерывисто дыша, на цыпочках подбежал Степанов.
— Слышишь? — спросил ефрейтор. Степанов приставил ладонь к левому уху.
— Галки. Кажется, на той стороне, в Венгрии, — неуверенно шёпотом ответил он.
— Ближе. На нашем берегу, — и ефрейтор опять замер, слушая ночь. — Проверим! — решительно сказал он, увлекая за собой Степанова.
Не доходя метров триста до левого фланга заставы, до того места, где, по расчётам Каблукова, кричали галки, он залёг и притаился. Ждал пять, десять, двадцать минут.
Из седой тьмы ночи доносился сдержанный говор Тиссы, хруст щебёнки под тяжёлыми коваными сапогами путевого обходчика. И ничего больше, ни одного звука, вызывающего сомнение.
Узкая полоска земли разделяла сейчас нарушителей и пограничников. Не видя друг друга и не слыша, лежали они на противоположных сторонах КСП. Если бы Кларк или Граб попытались сейчас продвинуться вперёд хотя бы на один метр, Каблуков немедленно услышал бы самое осторожное движение и в нужный момент вырос у них на дороге. Но Кларк и Граб не двигались, не пошевелили и пальцем.
И Каблукову надоело ждать. Он встал. Вслед за ним поднялся и Степанов. Молодой пограничник, всем существом своим устремлённый на то, чтобы обнаружить, задержать, схватить нарушителя границы, не подозревал, как он был близок к цели.
Каблуков включил фонарь и не спеша двинулся назад, к правому флангу, тщательно осматривая чёрную, глубоко взрыхлённую и аккуратно разлинованную зубьями бороны землю. Всё в порядке, на левом фланге никаких следов. А галки? Что их всё-таки встревожило? Смолярчук и Витязь? Нет, сейчас они должны быть в другой стороне. Может быть, и в самом деле галочья возня донеслась с той стороны Тиссы? Наверное. В такой туман легко ошибиться.
Успокоив себя, Каблуков повеселел, и ему опять захотелось быть великодушным. Он остановился и, перебирая руками по туго натянутой верёвке, подождал, пока приблизится Степанов.
— Ну, слухач, поработал ушами? Ничего не обнаружил? — спросил он, наклоняясь к младшему наряда. — Теперь надо поработать и глазами. Бери вот фонарь, шагай за головного.
Степанов крепко сжал фонарь и направился вдоль границы, к правому флангу участка. Он был счастлив, что ефрейтор доверил ему осмотр служебной полосы. Нет, он не просто осматривал её, он её исследовал.
Следы врага часто бывают настолько искусными, что даже опытный пограничник становится в тупик. Свои следы на мягкой взрыхлённой почве КСП нарушители заметают вениками, пучком травы, заделывают граблями. Если бороздки на взрыхлённой почве не имеют привычного глазу пограничников расположения, если даже не видно вмятин следов, но местами земля более тёмного цвета, чем всюду, — значит здесь побывал лазутчик, который присыпал свои следы землёй. Особо ловкие, натренированные нарушители пытаются преодолеть КСП на специально сконструированных ходулях или при помощи длинного шеста, прыжками. В надежде не оставить следов шпионы и диверсанты покрывают взрыхлённую почву травяными дорожками, ковриками, досками, брёвнами. Рассчитывая обмануть следопытов, они обуваются в соломенные и войлочные лапти, в специальную «модельную» обувь, оставляющую на КСП след медведя или дикого кабана, коровы или лошади.
Неистощимы ухищрения нарушителей, но неусыпна и бдительность пограничников.
Степанов шёл вдоль служебной полосы, пристально вглядываясь в пушистую влажную землю. Километр. Другой. Широкой грядкой тянулась КСП с востока на запад.
Ещё километр, уже последний. Вот и большой валун, давным-давно, может быть, тысячу лет тому назад, скатившийся с гор. Это уже правый фланг заставы,
— Перекур, — скомандовал ефрейтор.
Каблуков сел на мшистый валун, достал жестяную коробку с табаком, начал медленно сворачивать толстую цыгарку.
— Курить? — встревожился Степанов. — Ведь нельзя. Не положено.
Каблуков махнул рукой.
— В такой-то туман? Ничего в двух шагах не увидят, Не могу я сейчас не курить. Последние солдатские цыгарки…
Прикрывшись полою шинели, он зажёг спичку, жадно втянул в себя махорочный дым и закрыл глаза.
Степанов стоял на дозорной тропе, вглядываясь и вслушиваясь в туманную тишину.
— Эх, завидую я, брат, тебе, — вдруг шёпотом сказал ефрейтор.
— Завидуешь? Это почему же? — удивился Степанов,
— Тебе ещё два года носить зелёную фуражку со звёздочкой, а мне надо завтра или через неделю насовывать на голову какую-нибудь лопоухую шапку или кепочку с пуговкой.
— В чём же дело? Оставайся на границе.
— Нет, поеду. Одна нога моя уже там, около матери, — он горько усмехнулся. — А другая, может быть, так и останется здесь.
Повздыхав, Каблуков, наконец, поднялся и, взяв у Степанова фонарь, двинулся обратно по дозорной тропе. Опять электрический луч заскользил по чёрной глянцевитой полосе, опять Каблуков не сводил с неё глаз. Против дерева, разбитого молнией, на правом фланге участка заставы, ему показалось, что КСП имеет необычный вид. Он остановился.