Страница 4 из 48
— О, если бы мы могли трудиться для себя! — вздыхает Герард.
Тогда, полагает он, битва с морем была бы завершена в ближайшие десять — пятнадцать лет, а не в будущем столетии, как обещает правительство.
— Народ, конечно, протестует, но… Кстати, вы увидите сами. Вечером, на обратном пути…
— Неизвестно, — отозвалась Марта.
— Ну, почему же, — возразил Герард. — Он же выиграл процесс.
— Мало ли что! Я слышала…
Загадочный разговор обрывается, и я так и не узнал, что же мне надлежит увидеть. Перед нами возник…
Стеклянный город
Мы вышли из машины.
За кюветом бродит по кочкам цапля, не обращая на нас никакого внимания. Не из жалости ли оставили ей клочок болота? Дальше земля осушена, поля простираются до самых стен стеклянного города. Голубоватый, легкий, цвета неба, воды в канале, он кажется почти нереальным.
Улицы, переулки стеклянных зданий. В центре, будто ратуша, возвышается громадный куб с выгнутой крышей. Но есть и другие постройки, каменные, приземистые, — видимо, склады. В воскресный день город безлюден. Лишь кое-где за стеклом — смутные человеческие фигуры.
— Цветы, — говорит Герард.
В мае ковры-польдеры вокруг города заблещут всеми возможными в природе красками. Автобусы будут привозить толпы туристов — любоваться тюльпанами, драгоценной голландской цветочной нивой. Сейчас лицо индустрии цветов будничное, не для показа. Поля с зимующими луковицами еще черны, кажутся заброшенными. А цветы январские едва различимы через стекло оранжерей. Посетителей там не очень жалуют. Голландские селекционеры тюльпанов, так же как художники и закройщики в парижских домах моделей, работают секретно. Ведь того и гляди фирма-конкурент перехватит находку, вынесет на рынок!
Как же получилось, что страна у Северного моря, исхлестанная приливами, студеными ветрами, прославилась на весь мир своим цветоводством?
Давным-давно плавал на корабле матрос — парень красивый, но бедный. И осмелился он полюбить ясноглазую, златоволосую дочь капитана. Разгневанный отец запер девицу в каюте, а матроса выгнал. Только и успел тот захватить, что медную кружку, ложку да луковицу тюльпана — дивного цветка из далеких краев. Поселился он на польдере, посадил луковицу, томимый одним желанием — вырастить тюльпан, столь же прекрасный, как его любимая. Сила любви велика — учит легенда. Всех поразил невиданный цветок.
Герард, поведавший мне легенду, лукаво подмигнул. Нынче никакой капитан не откажется выдать дочь за владельца, скажем, вот этих оранжерей и плантаций…
А если обратиться к фактам… Тюльпан не боится холодов, не капризен. Родина его — Турция, Индия, но влажные польдеры ему пришлись по вкусу. Первые луковицы, привезенные сюда в шестнадцатом веке, дали отличный урожай. Тюльпаны стали украшением дворцов, усадеб, купеческих особняков. Наступила тюльпанная лихорадка. Луковица нового сорта, как крупный бриллиант, составляла огромное богатство. «Баржа с зерном, два вола, две овцы, пять свиней, две бочки масла, тысяча фунтов сыра, четыре бочонка пива, два меха с вином, кровать, одежда, серебряная кружка». Это — цена одной луковицы, приведенная в документе трехсотлетней давности. А нередко тюльпаны добывались у соседа ударом кинжала, пулей из мушкета.
Нельзя сказать, что страсти затихли. Теперь, в зале аукциона, десятки глаз прикованы к стрелке, медленно движущейся по большому циферблату. Служители вкатывают на тележках цветы, образцы партии тюльпанов, предлагаемой покупателям. На скамьях — оптовики, хозяева крупнейших магазинов. Перед каждым на столе — кнопка. Задумал свою цену — не зевай, жми кнопку, как только стрелка достигнет нужной тебе цифры, останови ее, останови раньше других! Если никто не даст больше, товар твой. Стрелка, постояв мгновение, идет дальше. Задержи ее, если можешь заплатить дороже! Не можешь — жди, моли бога, чтобы твоя цена была последней. Щелчок! Значит, ты вышел из игры, товар достанется твоему сопернику.
Говорят, все меньше покупателей бывает на майских аукционах. Коммерсанты помельче разоряются. Оптовики ворочают миллионами, торгуют цветами по всей стране и еще больше их отправляют за границу: в грузовиках и вагонах — в страны Европы, в самолетах — за океан.
Я пытаюсь представить себе атмосферу аукциона, душную, тяжелую от жадности, от ненависти к противнику. Испарину на лбах, потные пальцы, тянущиеся к кнопке. И цветы на тележках, чистые лепестки, доверчиво открытые людям…
Из оранжереи выходит коренастый мужчина в белом халате, шагает нам навстречу:
— Добрый день, — говорит он. — Что господам угодно?
Ничего, мы просто гуляем.
— Цветы сегодня не продаем.
Однако минут десять мы беседуем. В стеклянном городке выводят разные южные растения, но главная культура — тюльпаны. В оранжереях они цветут круглый год. В поле луковицы высаживают осенью, а летом, после цветения, их выкапывают, хранят в закрытом помещении, сушат там, очищают. И снова вывозят в поле. Луковица постоянно обновляется, тюльпан ведь многолетний.
— Ручной цветок, господа, более послушного не сыскать! Посудите сами!
Загибая пальцы, он перечисляет достоинства тюльпанов. Дольше всех цветет — целый месяц. Дольше всех, срезанный, держится в воде. Богатство оттенков — рекордное…
Мы прощаемся, и Герард вкладывает ему в руку монету.
— У нас в Голландии, — объясняет мне Марта, — принято за все платить.
Снова стрелка спидометра ползет к ста, снова сливаются в месиво мачты и фабричные трубы, вонботы и цепочки автомашин, ножницами смыкаются автострады и виадуки, веером расправляются каналы.
Здесь, на самой «палубе», у сурового моря, стянулось больше половины населения страны, перевалившего за двенадцать миллионов. Чего ради? Отчасти ответ нам дал стеклянный город. Да, область угрожаемая, но зато плодородная — нет лучше земель в Голландии, чем польдеры.
В устьях рек швартуются морские суда, встречаются с самоходными баржами из глубины страны, из Бельгии, Франции, Западной Германии. Где гавани, там выросла промышленность.
День на исходе, вспыхивают вывески бензоколонок — первые штрихи ночного рисунка страны. Дуга светящихся бусинок обозначает мост, огни на мачтах вмешались в гроздь зажженных окон.
Герард развертывает карту. Мы сбились с дороги? Нет, он вспомнил свое обещание.
Тут недалеко — фармацевтический заводик… Владелец решил не отставать от рабочих, взял да и зажег на фронтоне: «Голландия, разоружайся!». То есть четко по существу — вон из Атлантического пакта! Что поднялось! Заводчика — к суду. Недозволенная пропаганда! Он, понятно, ссылается на конституцию. Но крючкотворы нашли уловку. Свобода печати, говорят, в законе имеется, а вот свобода выставлять неоновые лозунги не упомянута. Следовательно, нельзя! Все же, знаете, его пришлось оправдать. Процесс страшно возмутил всех… Сейчас за поворотом мы увидим лозунг…
— Посмотрим, — произнесла Марта.
— Он же выиграл дело, — сказал Герард, уловив скептическую нотку.
Мы свернули там, где нужно. Вскоре Герард нетерпеливо заерзал.
Впереди, на вершине башни, почти невидимой в темноте, поднимался в небо оранжево-красный рекламный вензель. Марка фирмы. Под ней должен быть лозунг…
Мы напрасно высовывались из машины, напрасно задирали головы.
— Погасили, негодяи! — буркнул Герард.
— Святая простота, — усмехнулась Марта.
— Извините, — сокрушенно бормотал Герард. — Нас учили верить в бога и в конституцию, понимаете… Такой громкий процесс… Я надеялся…
Он бросил еще один взгляд на башню, с последней надеждой.
Северная Венеция
Да, так уж повелось величать Амстердам — северной Венецией. Подчинился этикету и я — как-то невольно, должно быть, из опасения прослыть невежливым.
Однако стоит выйти из многобашенного вокзала, чтобы сразу же понять — Амстердам не имеет в мире подобия ни тем более двойника.