Страница 4 из 17
В историческом ракурсе тему самозванства мы встречаем в «Борисе Годунове» и «Капитанской дочке» Пушкина. В этом романе мистификация Пугачева, провозгласившего себя императором Петром III, непосредственно связана с крестьянским мифом о царе-освободителе25 . У Достоевского «мошенничество» становится исторически-универсальным и этико-философским: Раскольников представляет себя Наполеоном. В революции, призванной установить новую власть, проблема «мошенничества» и «узурпации» еще более трудноразрешима: как отличить «законное» политическое представительство от его противоположности? В «Бесах» Достоевский изобразил дьявольски изощренную форму самозванства. Но в некоторых из них, кроме бесовства, присутствует фарсовая механистичность, напоминающая Хлестакова.
Обычно говорят, что Бакунин был очарован Нечаевым. И это верно. Но нечаевское очарование не было всепокоряющим и дало осечку в случае с Герценом, например26 . С другой стороны, Бакунин действительно легко увлекался27 , но объяснить одной лишь слабостью его тесные отношения с Нечаевым невозможно. Упоминаются также обстоятельства их встречи: уже немолодой, находящийся долгое время вдали от родины, отец анархизма, не мог устоять перед мощным напором молодой революционной, окруженной легендами энергии из России. Но мог ли великий Бакунин, проводивший в жизнь собственную революционную программу, титанически противопоставившую его Марксу, лишь пассивно приспосабливаться к этому незнакомцу? И, с другой стороны, разве этот незнакомец не был ли продуктом его идей и духа? Очевидно, что как бы ни было сильно восхищение Бакунина молодым «человеком действия», а скорее, именно потому, что оно было столь сильно, он должен был видеть в Нечаеве провиденциальное орудие реализации своей политики, возможного незаменимого проповедника своих революционных планов на русской земле.
Следующая проблема – причина разрыва, происшедшего между Бакуниным и Нечаевым после их краткого, но интенсивного содружества. Проблема эта, стоившая историкам многочисленных усилий, не может быть решена отдельно от той, что касается истинных причин их союза. Однако союз Нечаева и Бакунина не может быть освещен только изнутри, но лишь в свете сложной революционной обстановки в России тех десятилетий. Вот почему даже недавно обнаруженные архивные документы28 , при всей их ценности, не могут побудить нас воскликнуть «Эврика!», а предоставляют лишь новый материал для критического осмысления вдобавок к тому, что уже давно известен.
Нечаев усвоил бакунинский дух раньше, чем Бакунин усвоил нечаевский, и их сотрудничество длилось до тех пор, пока два этих духа дополняли друг друга, и Нечаев уважал правила игры. Ему нужны были организационная поддержка Бакунина и Герцена (и Огарева, ввиду враждебности, а затем смерти Герцена) и тот политический авторитет, который могла принести эта поддержка. Для Бакунина Нечаев был превосходной возможностью создать в России филиал своей собственной организации и утвердить свою гегемонию в новом русском революционном движении. Его энтузиазм в отношении Нечаева, безусловно искренний, был, следовательно, политическим актом, совершенным в момент, когда после разрыва с Герценом даже связи с новой эмиграцией стали для него проблематичными. Резкий раскол произошел, когда поведение Нечаева вместо того, чтобы способствовать политике Бакунина, начало ее компрометировать. И более того – Нечаев, своевольный и экстремистски настроенный, обратил против Бакунина то макиавеллиевское оружие, которое они ранее теоретически обосновали и использовали вместе29 . Именно против этого зараженного нечаевским духом Бакунина и против старого друга Огарева, присоединившегося к Нечаеву под давлением Бакунина, обратил Герцен свои размышления в статье «К старому товарищу».
Идеи и программы Бакунина ясно изложены в работах «Постановка революционного вопроса» и «Начало революции». В них четко выявлены глубинные причины симпатии Бакунина к Нечаеву и подлинные направления их совместной деятельности. Но многие из пунктов еще предстоит прояснить.
В 1876 г. Ткачев в своем журнале «Набат» опубликовал статью с иронически-парадоксальным заголовком: «Анархическое государство», где анализировал противоречия антиавторитаризма бакунинского толка. Ткачев вскрывает «гермафродитизм»30 будущего анархистского общества, лишенного государственной власти и основанного на «общественных службах»: «Все те разнообразные общественные отправления, которые анархисты подводят под категорию общественной службы, все они составляют в своей совокупности то, что в данном обществе называется государственным и общественным управлением. Слово управление равнозначно слову власть»31 . Следовательно, «проекты организации общественной службы суть не что иное, как проекты организации общественной власти. Отрицать власть в принципе и в то же время сочинять проекты организации власти – это, разумеется, не совсем последовательно»32 . В одной из предшествующих статей – «Анархия мысли» –Ткачев, прямо полемизируя с работой «Государственность и анархия», отмечает фундаментальное противоречие воззрений Бакунина в отношении масс: Бакунин различает и разграничивает инстинктивные идеалы масс и сознательные идеалы меньшинства и отводит первым моральное и политическое превосходство, видя в них мотор революции. Ткачев задается вопросом, почему Бакунин предпочитает «народные инстинкты» «сознательной, научной мысли», коль скоро и те, и другие «заимствуют свой материал из того же самого источника» и «в мысли нет ничего такого, чего бы не было в инстинкте»33 . Вся разница состоит в том, что «последний бессознателен, безотчетен и потому не всегда логичен и последователен, – он действует ощупью, с завязанными глазами, первая же – отдает себе отчет в каждом своем шаге, она постоянно сама себя контролирует и проверяет…»34 Ткачев, стало быть, допускает интеллектуальное меньшинство, возносящее инстинктивные идеалы народа на более высокую ступень осознания. Но Ткачев не ограничивается противопоставлением Бакунину собственного понимания отношений между массами и меньшинством: он видит, что Бакунин не может не следовать отвергаемому им самим принципу и, значит, доходит до крайней степени «лицемерия или непоследовательности»35 . В самом деле, Бакунин различает положительные и отрицательные стороны русского народного идеала36 и стремится выработать политику, основанную на первых и противную вторым: «С одной стороны, русскую молодежь уверяют, что дело революционера, «народное дело», состоит единственно в осуществлении «народного идеала» (…), с другой, ей говорят, что народный идеал только тогда и будет соответствовать «нормальной общественной организации», только тогда и должен быть осуществлен, когда революционеры его исправят, когда они очистят его от всего дурного и ненормального»37 . Ткачев завершает анализ этого центрального аспекта бакунинского учения следующим образом: «Теория, противоречивая в своих принципиальных основаниях, неизбежно должна привести к противоречивым практическим выводам. Теория, как мы показали выше, постоянно виляет между Сциллою и Харибдою – между метафизическим идеализмом и грубым житейским реализмом. Соблазнительная (для старцев, конечно) сирена – метафизика шепчет ему в уши, что в народе живет какой-то вечный идеал, «который способен осмыслить народную революцию, дать ей определенную цель…»; она уверяет его, что этот идеал есть идеал анархии, идеал полного и абсолютного господства фихтевского «я» (…) Поверив на слово вероломной сирене, очарованный ее фантастическими бреднями, автор зовет молодежь идти в ряды идеализированного народа и немедленно поднимать его на бунт, «стать на бунтовской путь». Но тут является на сцену грубый реализм и бесцеремонно сметает карточные домики метафизики»38 , т.е. говорит, что народный идеал имеет существенные дефекты и никакая революция невозможна, если будет его придерживаться. Поэтому «стать на бунтовской путь» не означает «бунтовать народ», а значит – «исправлять недостатки народного идеала, т.е. перевоспитывать народ в духе анархического символа и затем сплотить в один крепкий союз разрозненные «села, волости и даже области», союз, действующий по одному общему плану и с единой целью, т.е. подчиняющийся одному общему верховному руководству, одной общей верховной власти»39 .