Страница 6 из 9
Я хотел ухватить его за штанину, а потом подумал: а чего еще ждать нам? Отличный случай!
- Я за тобой! - приподнялся.
Но опередил нас всех Игорек, любитель возвышенного.
- Оно!.. Оно летит! - закричал он, тыча пальцем в небо, утыканное аккуратными облачками... где уж там померещилось ему его пальто, в которое он вложил когда-то всю душу, после чего оно покинуло его? И не успел никто молвить слово, как он радостно кинулся вниз, и почти тут же, махая то рукой, то ногой, взлетел над крышами, и летел все выше, исчезая в облаках.
Удачно. А теперь я. Из страха я все же сполз вперед задом, оттолкнулся - и как бы сидя на стуле летел. Провода гуднули басом, спружинили, и я так же, как бы сидя, взлетел!
8
Очнулся я тоже сидя, причем прочно и неподвижно, причем, как это ни странно, в пивной, которую мы недавно так драматично и, я бы сказал, с пафосом покинули. И вдруг - опять, как ни в чем не бывало! И главное, я не мог вспомнить, каким образом мы здесь очутились?
По той ли рискованной, но эффектной методе, которую расхваливал Коля-Толя, - прыжком с крыши на провода... или другим, более обыденным способом? И главное - ни по обычному, с землистым оттенком лицу Коли-Толи, ни по привычно набрякшему лилово-бордовому лицу Никиты, который с таким упоением и отчаянием готовился к прыжку, невозможно было понять - состоялся ли полет. Готовился Никитон как к подвигу всей своей жизни, как к своему ответу всем силам реакции... и вдруг - на лице его ничего не отразилось обычный его мордоворот. Странно, что и я не помнил - летали ль мы? Разговор шел в обычной для Никиты взвинченной манере, на грани брызгания слюной, особенно он кипел тогда, когда знал, что не прав. Разговор был почти нейтральный, потом, правда, оказался взрывоопасным, - но это у Никиты всегда.
Все это я успел меланхолично сказать себе, зафиксировав, так сказать, ситуацию. Странно, что я возник из небытия как бы в середине, разгаре спора, который я уверенно, видимо, вел, ничего не помня. А помню лишь с Никитиной бешеной фразы:
- ...да Пиросмани никогда не стал бы работать здесь. Он мог только... в насиженных местах, где духовность была. А тут! - Он презрительно махнул рукой.
С чего это нас взволновала судьба Пиросмани? Скорей - нам надо было позаботиться о своей, не совсем понятной. Поэтому при последних словах моего друга я зорко огляделся окрест: не обидят ли хозяина этого заведения обвинения в бездуховности? Похоже, что да. Из-за своей обновленной стойки он поглядывал на нас с явной антипатией. Странно - ведь мы с ним недавно были друзья и он обнажал передо мной свою душу. Куда все ушло? Вообще, все странным образом изменилось, включая облик пивной - можно ли теперь называть ее этим словом? Что ли, мы так долго летали? Где? Игорек - вдруг внезапно и резко вспомнил я - точно скрылся в тучах, а мы почему-то тут. Произошло... разделение на духовных и бездуховных? Видимо, да. Но сколько это отняло времени? Не могла же за час обстановка тут столь коренным образом измениться? Смутно помню закопченные, неровные стены в масляной краске... сейчас стены сияли кафелем и чистотой. За сколько это могло произойти? Выяснив это, проясним кое-что и в своей судьбе, в той части жизни, которая исчезла из памяти. Не могло же все тут покрыться кафелем мгновенно? Правда, при капитализме стены быстро и часто меняют свой облик, но - насколько быстро? Вопрос. Неуютность обстановки влияла на нас. Я вздрогнул как-то зябко... какой-то бесконечно расширенный туалет - так бы я назвал интерьер, в котором мы оказались. Коля-Толя, повидавший в жизни все, как он уверял, и тот был поражен происшедшими переменами.
- Абортарий какой-то, - бормотал он, озираясь.
Еще нужно добавить, что и кафель, и шикарные, отражающие свет столы и сиденья, и все остальное вокруг было почему-то гнетущего темно-синего цвета. То ли хозяин выразил наконец свои тайные оптические пристрастия, то ли просто такой цвет подвернулся ему в его бурной коммерческой деятельности. Помню, он признавался мне в своем пристрастии к щебню и кафелю - но не в такой же степени?
Серж надменно приблизился к нам.
- Мне кажется, вы что-то сказали? - обратился он к Коле-Толе... Давно, наверно, никто не обращался к Коле-Толе на "вы", но обращение это вряд ли было дружелюбным.
- Водки нам дай! Чего мы тут пустые сидим, а ты там маячишь! - произнес Коля-Толя.
- Водки не держим, и вообще... Ваня, как они оказались тут?
Двухметровый (двухметровый во всех измерениях) Ваня приблизился к нам от зеркальных, тоже темно-синих дверей. Под его строгим вечерним костюмом явно прочитывался бронежилет. Ваня глядел на нас как-то сонно, видимо, не в силах объяснить наше присутствие. Пришлось Сержу все взять на себя.
- Дело в том, - произнес он, - что вы люди... э-э-э... не того круга, на которых это место... э-э-э... рассчитано.
Быстро же мы скатились по общественной лестнице! Я оглядел растрепанных своих друзей и свое отражение в кафеле... да, облик не люкс! А это заведение явно рассчитано... на кого? Я внимательно огляделся. Прежнего гвалта и чада тут не осталось и следа... весь объем был, в общем-то, пуст - только за длинным столиком в дальнем конце чинно восседала компания каких-то молчаливых людей в строгих костюмах с белыми квадратными значками-бейджами на лацканах.
- А это кто? - дружески спросил у Сержа, надеясь все же возродить наши прежние теплые отношения.
- Это? Венгерологи, - не без гордости произнес он.
- Венерологи? - Коля-Толя обрадованно встал. - Тогда у меня к ним вопрос.
Бармен Серж буквально усадил его взглядом.
- Еще одна... столь же удачная шутка, - процедил он, - и вы окажетесь за решеткой... Все! - и он удалился.
Мы с Никитой переглянулись: тут, между прочим... доктор наук сидит, без пяти минут... да и я... одной ногой Гоголь!
- Эй ты... постой! - прохрипел вслед бармену Никита. Тот оцепенел, потом стал медленно разворачиваться. Никита кинул отчаянный и веселый взгляд на меня, я кивнул, и он опустил руку за пазуху. Наверно, лишь черноморский матрос, окруженный со всех сторон врагами, с таким упоением и отчаянием выхватывал гранату. В глазах Сержа мелькнул испуг - и его можно было понять. Иван, было сделавший к нам шаг, не дойдя, остановился. Ликуя, Никита обвел взглядом всех и, наконец, выхватил... то. Старинное ожерелье с сапфирами, в серебряных кружевах... все, что осталось от семьи его мамы, от почти четырехсотлетней истории ее семьи. Колье это, в очередной раз уходя от Ирки, Никита уносил из их квартиры, напоминавшей даже не музей, а забитую антиквариатом подсобку комиссионного магазина. Только колье! Сколько раз он мечтал употребить его на какое-то благородное, важное дело, что осветило бы ярким светом бессмысленную его жизнь. И вот - это мгновение настало!
С некоторым разочарованием я успел заметить, что темные сапфиры своим цветом в точности совпадают с цветом кафеля, - но Никиту морально поддержал, даже пересел, чтобы быть с ним рядом.
- Что это? - зачарованный Серж протянул руку.
- Тебе! - Насмешливо глядя, Никита брякнул ожерельем и тут же отвел его от руки Сержа. - Одно условие... Ты уйдешь навсегда из этого заведения... мне оставишь.
Сглотнув слюну, бармен робко кивнул.
- Это все? - пробормотал он.
Мы с Никитой переглянулись.
- Не все! - отчеканил Никитон. - Уйдешь из той квартиры... отдашь ее Феде и Люде. Теперь все! - Он немножко подвинул руку к Сержу, тот переплел свои пальцы с ожерельем, но Никита пока что не отпускал. - Так да или нет?
А нужна ли Феде и Люде квартира, мелькнула мыслишка, ведь они... ушли?
Серж дернул ожерелье - и если б Никита его не выпустил, оно бы порвалось.
- Надо глядеть, что это за стекляшки... Эксперту позвоню! - Он двинулся к бару и скрылся в подсобке.
Мы с Никитой переглянулись... все, вроде, ничего? Интересно, мелькнула мысль, этот синюшный цвет лица у нас - от кафеля или уже от природы?