Страница 17 из 23
Вот такие мы, девчонки, противоречивые. Леня захрапел, а его пощечина на всю жизнь осталась со мной.
Каким-то странным образом, я чувствую, что мощная культура и многовековая история моей страны – это неотъемлемый фундамент, без которого невозможно мое сложное человеческое я.
Потеряв под собой этот фундамент, я ощущаю невозможность своего продолжения, как невозможна жизнь многовекового дерева с серьезными корнями без своего фундамента – земли. Выбей фундамент из-под чего угодно – и этого чего-то больше не существует!
Даже после смерти дерево не исчезает, а, превращаясь в перегной, сливается в одно с землей, удобряет ее, обогащает, становится ее частью. То есть уже само становится фундаментом, на котором вырастут другие молодые деревья.
Как только тебя изъяли с корнями из земли, тебя вырвали из непрерывного процесса жизни, – ты теперь мертвая древесина, не имеющая развития. Даже для перегноя не пригодишься.
Потеряв под собой свой фундамент – свою историю и свою культуру, я чувствую, как будто мое человеческое существо накрыло волной стихийного бедствия, а вместо меня в чужой стране живет просто биологическое тело, в котором отсутствует самое главное.
Болезнь дедушки прогрессировала. Он теперь все больше лежал, тихо постанывал, он ужасно мучался, бедняга. Бывает такое, что, глядя на чужие мученья, вы сами так сильно этим проникаетесь, что у вас начинается тоже страшная болезнь? Во всяком случае, мне показалось, что такое случилось со мной.
Постоянное физическое недомогание преследовало меня повсюду. У меня кружилась голова, меня постоянно тошнило. Бывало, встаешь, а стены и потолок так и ходят ходуном. Вначале я думала, мне это кажется. С каждым днем недомогание и головокружение усиливались. Вскоре у меня началась рвота: сначала она длилась сутки, потом двое. Это уже мне не казалось. Отравление не могло длиться так долго. Поехали в госпиталь. Доктор сделал мне какой-то анализ и со спокойным лицом говорит:
– Ши из прэгнант.
Лицо мамы потемнело и стало землисто-зеленым.
– Что он сказал? – испугалась я.
Мама грозно посмотрела на меня взглядом, каким смотрят на предателей и ничего не могла выговорить.
«Рак!» – подумала я.
– Ма, ну ответь, мама! – трясла я остолбеневшую и онемевшую маму.
– Как ты могла! – наконец проговорила она. – Вот уж не ожидала от тебя!
– Что могла? Что?
– Хватит прикидываться, – с презрением сказала она, – доктор говорит, что ты беременна.
Камень упал у меня с груди! Нельзя же так пугать людей!
– Я так же беременна, мама, как ты балерина, – смеясь сказала я.
– Ты уверена? – переменившись в лице, спросила она с надеждой.
– Ма-амочка, конечно, я уверена!
– У вас с ним ничего не было?
– Абсолютно ничего!
Мама обратилась к врачу. Врач упорно ссылался на анализ. Он бубнил что-то на своем английском, пока не пришел к выводу, что для таких тупарей, как мы, проще позвать переводчика.
– Я, конечно, понимаю, приборы, анализы… – с возмущением говорила я, – но поймите, пожалуйста, от воздуха я не могла стать беременной! Я никогда не занималась любовью с мужчиной.
– А просто в постель с молодым человеком вы ложились? – спросил переводчик.
Я покраснела.
– Какое это имеет значение, – сказала я, – от этого же не беременеют.
– В том-то и дело, что беременеют!
– Это как? – мои губы похолодели.
– Если вы лежали с мужчиной, оба раздетые, у него могло произойти непроизвольное семяизвержение. Сперматозоиды порой очень подвижны. Если семя попало на ваши гениталии, вы вполне могли от этого забеременеть.
– Я вам не верю, такого не бывает, – прошептала я, чувствуя, как жизнь покидает мое тело и над моей головой опускается что-то тяжелое и темное.
– Милая девочка, – похлопав меня по плечу, сказал переводчик, – в жизни еще не такое бывает! Не надо расстраиваться. Кто папа ребенка? Он с вами?
Я утвердительно кивнула, чувствуя, как слезы стали душить меня.
– Он вас любит?
Я еще раз машинально кивнула.
– Ну так и идите себе счастливой свежеиспеченной мамой.
Я посмотрела на него сквозь слезы, недоумевая.
– Как! И уже ничего нельзя сделать?
– Что же можно сделать? Аборт только. Но не нужно.
Я закрыла лицо руками: жизнь моя была закончена. Слово «беременна» было для меня столь же далеким и нереальным, как слово «смерть». Я понимала, что когда-то и то и другое будет, но не сейчас, когда мне только начали позволять носить высокие каблуки и пользоваться косметикой. Беременной мог стать кто угодно, только не я! И вот, за какие-то пять минут, я, войдя в кабинет доктора, еще девочкой, переставшей года два назад заплетать косички, вышла оттуда семейной женщиной, у которой скоро будет ребенок.
Где же долгожданная молодость? Где свобода, раздолье, загулы?
А родители?! Они же убьют меня! Как я выйду из кабинета? Как буду смотреть им в глаза? Как я приду домой?! Пропала я, пропала с головой!
К моему удивлению, грозная мамаша не прибила меня тут же, на месте, даже очень бережно взяла меня под руку, вывела из кабинета.
– Когда это было? – спросила она тихо, как бы уже примирившись со случившимся.
Я снова закрыла лицо руками, в новом приливе стыда и слез.
– Ничего не было, я тебе говорю. Правда! – всхлипывая и глотая слезы пробормотала я.
– Ну, хорошо, хорошо… ну, то, что было.
– Один раз! – жалобно заныла я. – Один раз! Разве я знала, что за один раз можно стать беременной. Тем более, что ничего не было.
– Д-а-а… тут действительно случай, ничего себе. Как же ты не знала! Конечно, за один раз можно стать беременной.
– А откуда же мне знать? Все, что ты мне каждый день твердила: «Смотри!!! Веди себя достойно! Веди себя прилично!» Ты не понимаешь, что это тебе не советская деревня, здесь стыдно быть такой маменькиной дочкой, отсталой. Он из Москвы!
– Хорошенькая логика – это кто ж тебя этому научил?
– Он сам! Ваш любимый Леня! Я не хотела, я не собиралась раздеваться, а он мне говорит: «Сра-а-зу-у ви-и-дно, что ты из де-ре-вни-и-и-и», – заревела я опять, громко всхлипывая.
– Дура! – фыркнула мама.
– Тебе-то дура, а я действительно как дура перед ним выглядела.
– Да, и разделась, чтоб не выглядеть дурой.
– Но ведь только разделась, мы ведь ничего не делали.
– Ладно! Поехали домой. Надо думать теперь, как нам быть… Дома никому не скажем ничего. Просто сообщим, что ты согласилась наконец выйти за Леню замуж. Вот радости будет! Бедному деду суждено все-таки было увидеть твою свадьбу.
А через десять минут я уже ехала с мамой в автобусе, с заплаканным распухшим лицом и все вокруг – до последних камешков на улицах – улыбалось мне улыбкой младенца, которого я уже чувствовала в себе. Повсюду – около деревьев, на аллейках, у залитых солнышком домиков – виделся мне малыш, который радостно, доверчиво протягивал ко мне ручонки.
Словно все люди, все предметы говорили мне: «Ну, отчего ты так опечалена? С тобой же случилось счастье! Что в этом такого страшного, ужасного? Что?»
И солнце всходило по пути движения нашего автобуса, и повсюду чудились мне детский смех, молочный запах его головки, звуки погремушки… Новая жизнь, новый человечек, такой беспомощный, зависящий от меня. А что, если именно в этом и заключался тот высший смысл моей жизни, который я так искала?! Мне хотелось плакать теперь уже от радости. Был май. Пышно цвели деревья, залитые солнцем, белыми цветами и новым смыслом.
Все это на самом деле происходило?
Или это все было очень убедительной театральной постановкой, со мной, спящей как лунатик и, играющей главную роль во сне?
Поздно вечером, мама подошла к моей кровати и сделала мне знак, чтоб я вышла на кухню. Здесь же, рядом спали папа и Танька.