Страница 2 из 8
— Такси не желаем?
— Нет, спасибо, мы так, — сказал кто-то из нас.
Чтобы не затягивать разговор, он сплюнул на асфальт, все-таки в сторону.
А при Кубла Хане тут порядок был, у каждого князя — своя резная плевательница.
На вокзале два француза пытались купить в пригородных кассах билет на Транссибирский экспресс. В основном им мешала уверенность, что пары русских слов, записанных на листочке, достаточно, чтобы идти по следам Сандрара. Их отфутболивали от одной кассы к другой, они переходили на французский и говорили громче и громче, чтобы кассиршам было понятнее. Те в ответ орали:
— Поезд-то какой? Надо куда? Господи, напасть-то какая! Французы временно отступали к лавкам, ругая посттоталитарную действительность и кровавый режим Путина. Черный бабр над расписанием поездов таращил глаза больше булок.
* * *
Пищевая цепочка Байкала проста и надежна: рыба омуль ест рачка эпишура, рыба сиг — рыбу омуль, нерпа — рыбу сиг, сын человеческий — рыбу омуль, рыбу сиг и нерпу, а Газпром всех разом.
Маршрутка петляла по проселочной дороге, объезжая колдобины. Вместо разделительной линии тут и там в горки щебня были воткнуты колышки. Маршрутку трясло. Шансонье в динамике то заикался, то перескакивал с пятого на десятое. Когда на пару минут мы выезжали на асфальт, это было простым человеческим счастьем.
На подъезде к Улан-Удэ «Мегафон» ловился только на сопках.
С одной вершины открывалась другая, горизонт терялся за дальним, едва различимым холмом. Город разбросан по пологим склонам, ложбинам и берегам Селенги и Удэ. У него нет центра, это несколько сросшихся поселков и слободок.
На главной площади — знаменитая голова Ленина в три человеческих роста.
На одной из сопок устроили духовно-досуговый комплекс с новым дацаном и пивным рестораном. Называется Сопка Любви, отсюда красивый вид на город. Ближе к полуночи удинцы и удиночки бросаются в пляс.
Другая неизведанная сопка хребта Черная Грива была покорена нашей маленькой кочующей экспедицией. Восхождение было тяжелым: склон — сплошной бурелом, поросший лопухом и папоротником. Наклон крутой, карабкаться — одно мученье. Комарье злое и ловкое, не то что тормознутое и тупое питерское. Мы несли ощутимые потери (самый опытный из нас ушел в город за пивом).
Но российские следопыты не привыкли отступать! Сопке было дано название Беспонтовая — чтобы обозначить российское присутствие.
* * *
Когда переезжаешь монгольскую границу, совсем другие ощущения, чем при въезде в европейские страны. Не ждешь чистоты и комфорта, не расслабляешься, а замираешь в ожидании неизвестного. Поездка во Францию или Германию успокаивает русского человека, льстит ему, что он часть западной цивилизации, как будто это и так не ясно. Так приятно взять с собой том Карамзина или дневники Жуковского и на время почувствовать себя умственным ездоком, который сбежал из скифских просторов и скоро увидит много знаменитого и обязательного. А то, глядишь, и встретится с самыми мыслящими тростниками — Бадью, Рансьером, Жижеком. Агамбеном, в конце концов, — страшнее кошки зверя нет! И те запишут в дневники, что, мол, вчера приходил пень, хотел символического обмена, постгенитальной гиперсексуальности и ультралевого антиэстетического радикализма.
Восток озадачивает, а то и пугает. Это тоже наше, но исконное, от чего так сразу не откажешься.
Даже мудрость здесь родная. Доберешься до дацана, повертишь молельные барабаны, подойдешь к ламе спросить что-нибудь поглубже. Он хрясь тебя палкой по лбу — вот и смекай. Кстати, некоторые буддологи имеют основания думать, что нынешние ламы тихо побухивают. Отсюда все странности. Первый курьез не заставил себя долго ждать. В подорожную — приглашение от посла, которое было у нас вместо визы, — по невнимательности не вписали одного из нас.
— Платите штраф, — сказал начальник таможни. Нас провели к нему белыми коридорами, через прозрачные двери. Он сидел на площадке перед очередью легковушек, в которых рылись пограничники, — в белоснежной рубашке с засученными рукавами, с чашкой чая в руке.
— Это какое-то недоразумение, — мы было переглянулись, но вышло то ли неловко, то ли угрожающе: каждый посмотрел куда-то в сторону. — И потом, куда он один?
— Ладно. Я вас пропускаю, — вдруг сказал он.
Не иначе — дзен какой-то.
Степь — это серия повторений. Ландшафт плавно движется внутри себя, в нем нет неожиданностей, все уже было. И чтобы почувствовать его неподвижность, надо как следует разогнаться на шоссе. Холмы сменяют холмы, долины — долины, эти юрты уже были и будут еще. Брошенные на половине строительства дома, отары овец, разбредающиеся коровы, обгладывающие кору на дровах козлы — ты увидишь ровно столько, сколько есть и сколько увидишь. Нет никаких шансов сдвинуть этот мир с места. Максимум, что можно сделать, чтобы хотя бы обозначить свое присутствие, — закрыть один глаз и увидеть на ближнем краю этого пейзажа кончик собственного носа.
* * *
Оставив сумки в квартире, мы со знакомыми из посольства поехали в ресторанчик. Вечерний Улан-Батор продолжал куда-то спешить, на улице Мира — главной городской магистрали — поток машин шел, замирая только перед перекрестками. Никаких следов недавней революции заметно не было, все выглядело пестро, неуклюже, беспорядочно, как в восточном городе, где все давно любят западные штучки. Многие дома были похожи на сталинские неоклассические дворцы, хрущевки или брежневские точки. В этой неразберихе угадывался знакомый русский стиль, так могли бы выглядеть Ебург или Иваново.
Единственное, что напоминало о восстании, — сгоревшее здание Народной партии. Но разговор все равно перешел к этому, едва мы нашли место, где будем ужинать. В первом ресторане, правда, не было пива, так как в этом районе до следующей недели не продавали алкоголь. Депутаты округа вели неравный бой с зеленым змием. В другом заведении жизнь сразу наладилась, кто взял чебуреки, кто бодзы. Для начала мы решили съесть «Всю Монголию» — набор традиционных местных блюд, — чтобы не размениваться по мелочам.
Алик говорил, что Демократическая партия дала по миллиону тугриков местным бомжам и напоила их, чтобы они устроили беспредел на главной площади. На политическую оппозицию они были похожи мало, засыпая с перепоя, едва завязав драку, или прямо перед разбитыми витринами. Кто-то просто садился посреди площади и проваливался в пьяный сон. Народу было не так много, полторы тысячи, но милиции и ОМОНа всего несколько десятков. Так что остановить толпу было невозможно. Она ворвалась в офис партии, разграбила магазин «Дьюти фри» на первом этаже, набитый дорогим алкоголем, а затем подожгла все здание. Также сгорел Союз архитекторов и залы декоративно-прикладного искусства Художественного музея. Как и писали в Европе, погибло 7 человек, несколько десятков ранены. С балкона русского посольства непривычно было смотреть на ночной Улан-Батор, который рассекали трассирующие пули. В результате сгорел архив партии, т. е. старые советские бумаги, а репутация ее оппонентов оказалась подмочена. Впрочем, они не оппоненты, а пилят свое бабло. Все остается по-прежнему, это был ловкий спектакль.