Мама Белла

-- Представляешь, герой после всех своих мытарств бежит из театра, он ничего этого уже не хочет, бежит через зрительный зал, а за ним бежит режиссер, который все же надумал ставить его пьесу...

-- Хочешь поделиться своим богатым опытом общения с театром? --спросила я.

-- Да уж, есть о чем порассказывать, -- засмеялся Саня".

Бег человека в тоннеле убыстряется, дыхание становится тяжелым, стонущим.

"Он шел, упрямо шел по этому мрачному тоннелю-пытке. Где-то там впереди мерцал слабый и неясный свет. Но главное, что свет все же был! "А иначе, зачем я послан на эту землю, а иначе, зачем мне дан талант, а иначе, зачем я столько мучался?" -- быть может, думал Вампилов. Хотя иногда, по свидетельствам многих, драматург уже не верил, что когда-нибудь выберется из тоннеля: "Я не жалуюсь, -- писал он Якушкиной, -- я просто остервенел и просто-напросто брошу все к чертовой матери!" В этих словах глубокая и жестокая правда последних лет его жизни! Довели человека! Всю силу своего таланта он вынужден был направлять не на развитие своих способностей, а только на то, чтобы выжить, протянуть до "света", то есть не кончить жизнь самоубийством".

Одинокий голос скрипки. Тоннель, человек бежит очень быстро, нервными, отчаянными рывками. Запинается, падает, вскакивает, снова бежит. Мелькают темные, выложенные крупным серым камнем стены.

Мужчина. Думает: "Да, кажется, правильно сказал один из вампиловских героев: "Чтобы добиться признания, надо или уехать, или умереть". Пророческая мысль. Ангелы и хорошие писатели кому в какое время нужны были? А если писатель еще и Ангел? Уничтожить его, растоптать, сделать вид, что нет такого на белом свете?!"

Мужчина сутуло поднимается со стула, подходит к окну. Снова дождь. Темно. Возвращается за стол, с явной неохотой пишет.

"Грустно, господа, очень грустно. Да еще этот чертовый дождь... И снова меня беспокоит "Утиная охота", -- неужели пьеса и обо мне? Нет, пусть она будет только о них! Нет, нет, лучше вообще ни о ком! Потому что Зилов вошел тоже, как и Вампилов, в тоннель... но -- с тупиком. С тупиком!.. Господи, я что пишу? Сценарий для школьников! Так о каких таких тупиках я могу говорить, убивать в юных душах веру в завтрашний день!.."

Мужчина разрывает написанные им листки, сминает клочки в кулаке.

"Что я там вижу? Зилов? Ты?!"

Появляется Зилов... С ружьем и трубкой в руках некоторое время он стоит у телефона.

Не глядя, бросает трубку мимо телефона. Возвращается к столу, устанавливает на должном расстоянии сдвинутый недавно стул, и, как только он на него усаживается, Кузаков набрасывается на него сзади и выхватывает из его рук ружье. Зилов вскакивает. Небольшая пауза.

ЗИЛОВ. Дай сюда! (Бросается к Кузакову. Борьба.)

САЯПИН. Витя... Витя... Что с тобой?

Вдвоем они его одолели и усадили на тахту.

КУЗАКОВ (с ружьем в руках). Псих. Нашел себе игрушку.

Сцена исчезает. Появляется мужчина. Он стоит возле темного окна. Кажется, уже ночь. А дождь все льет и льет, но с тихим, крадущимся шорохом.

"Помешали!.. Может, для Зилова это был единственный выход из тупика. Кому не понятно: убиваешь себя -- убиваешь свои страдания? А так --продолжается для Зилова путь в тоннеле... Но: если он упрется в тупик, то, получается, ему надо идти в обратную сторону? Или -- как?.."

Вновь появляется Зилов.

ЗИЛОВ. Я еще жив, а вы уже тут? Уже слетелись? Своего вам мало? Мало вам на земле места?.. Крохоборы! (Бросается на них.)

КУЗАКОВ. Врешь... Врешь... Врешь...

ОФИЦИАНТ (спокойно). Возьми себя в руки!.. Ты можешь взять себя в руки?

ЗИЛОВ (вдруг перестает сопротивляться). Могу... (Спокойно.) Я могу... Но теперь вы у меня ничего не получите. Ничего. (Неожиданно берет у Саяпина ружье и отступает на шаг.) Вон отсюда.

Лицо мужчины. Он несколько нервно закуривает, роняя то папиросу, то спички.

"Н-да, в зиловском тоннеле, кажется, нет и с противоположного конца света, с того конца, откуда он начал свой страшный путь. Кто-то, наверное, предусмотрительно заделал выход. Кто? Репниковы-бельчиковы -- охранители сгнивших устоев? Или народившееся и ныне утвердившееся мещанское большинство, которому в жизни не надо ничего такого, что хотя бы косвенно напоминало о совести, о больной страдающей душе, о поисках смысла жизни, Божьего? Но этак наступит тупик для всех, и мы начнем себя истреблять... Фу-у, прекрати!"

Мужчина устало вздыхает, закрывает глаза ладонями.

"Не надо раскисать. Я должен написать сценарий. Я должен, обязан сказать нечто такое подрастающему поколению, что бы они стали лучше меня, нас, взрослых. Им -- жить! И их жизнь непременно должна быть счастливой, удачливой, доброй..."

Садится за письменный стол, листает книги, пишет, иногда неприятно усмехается. Опять встает, подходит к окну, снова закуривает, не докурив первую папиросу.

"А дождь, братцы, все идет и идет. Скорей бы он кончился... Эх, рвануть бы сейчас куда-нибудь, где тихо-тихо, ясно и свежо. Ну, хотя бы, как Зилов, на утиную охоту!"

Раздается торжественное, но тихое церковное пение. Озеро. Туман. Восходит солнце. Вдалеке неясен бледно-синий лес, неясны камышовые заросли, неясны, пригашены краски всего пробуждающегося маленького озерного мирка.

Мужчина с закрытыми глазами, губы сжимают погасшую папиросу.

В СЕРДЦЕ ВСЕГДА НАЙДЁТСЯ МЕСТО ДЛЯ ЛЮБВИ

Мои хорошие знакомые года два или три назад предложили мне почитать произведения Афанасия Никитовича Антипина (1922 -- 1980) -- иркутянина, талантливого педагога, сегодня забытого. Я говорил, что обязательно прочитаю, но не читал. И за книги Афанасия Никитовича, может быть, и не взялся бы никогда, если бы не его юбилей. Думаю, дай-ка почитаю. Прочитал. И все -- я его люблю. Хотите -- верьте, хотите -- нет. И что любопытно: ничего особенного в его прозе я не нашел, многое хорошо знакомо: простой, человеческий язык, простые, жизненные ситуации и нравственные поиски героев. Да, его проза обычна, отражение того, что кем-то в русской литературе уже создано. Но вы когда-нибудь видели отражение неба и солнца в чистом пруду или озере, не вздрагивающем ни одной жилкой? Не буду описывать, вы сами прекрасно знаете: это не менее захватывающая картина, чем небо и солнце вживе, только она узко, тесно обрамлена берегами. Таким же прекрасным отражением лучших образцов русской литературы -- Льва Толстого, Чехова, Бунина, Горького, Пришвина, Гайдара -- видятся мне повести и рассказы Антипина.

Их первое и главное достоинство -- нежная, светлая нравственность. Иногда сталкиваешься в художественных произведениях с нравственной энергией иного склада и заряда -- тяжелой, воинственной, требовательной, непонятной, темной, и порой задумываешься: а что же в этом нравственного? У Антипина проза напитана именно нежной, ласковой, доходчивой -- как все доброе --нравственностью дня и света. Она неназойливо, тихо, почти шепотом говорит тебе: пожалуйста, стань лучше, человек, хотя бы чуть-чуть. И Антипин несложными, понятными и взрослому, и малышу, ходами показывает, как же можно стать лучше, чище. Почитайте его повесть "Первый увал" (1973 год) и вы обязательно хотя бы немножко, но преобразитесь: станете, быть может, сговорчивее со своими близкими, вас потянет к уютной, ладной семейной жизни. Вам, быть может, захочется побыть рядом с мудрой, но несколько ворчливой бабушкой Степки Королева; с его деловым, вечно занятым, но спокойно-рассудительным отцом -- надежным мужиком сибирской глубинки; с его хлопотливой матерью, о которой толком ничего не можешь сказать, но ясно понимаешь -- славная она; с его маленькой сестрой Маняшкой, которая все сердит своего неугомонного брата, но которую он все равно любит, -- и мы ее любим. Все они хорошие люди. Они сложились в семью, спаялись в нее, хотя все такие разные. В них редко побеждает раздражение друг к другу, с ними и в них всегда нежность. Вот посмотрите, как она с ними живет, как она воспитывает их, ведет друг к другу: Степка однажды долго пробыл на рыбалке, поймал большого окуня, дома его уже давно поджидали, готовились устроить ему основательную головомойку за то, что неизвестно где пропадал. И вот он заходит домой с "матерым окунем".