Страница 4 из 191
- ...Не пишу больше, – продолжил Коба, – потому что это глупо и бессмысленно!
Его голос дрогнул. Лев, поправив свое пенсне, решил немедленно перевести тему.
- А как давно ты выучил русский? У тебя довольно-таки неплохой словарный запас,- фразу «но с произношением и склонением нужно поработать» Лев подавил в себе. Сейчас Кобе нужно было поощрение, поддержка.
- С детских лет учу. Практически все с этого возраста. И партия, и стихи. И Дарвин… – мрачно отвечал Коба.
Лев застыл. Его темные глаза слегка расширились, он явно не ожидал он такого поворота беседы.
- Дарвин? Прошу прощения, но откуда... в семинарии у тебя могла взяться его книга?
Коба повернулся ко Льву и грустно посмотрел на него.
- Оттуда. Не важно, откуда, важно, что вовремя. Не дали совершить величайшей ошибки, вовремя раскрыли глаза… Под видом учения доброму и светлому, какой только лживой гадости нам не всучивают! Бог создал мир за шесть дней, и Адама, и Еву из ребра его, и поселил их в Эдеме, о возвращении в который нам надлежит молиться… А потом узнаёшь, что земля со всеми её «тварями» развивалась миллионы лет, и нет его вовсе, Бога, и Эдема нет. Интернационал – наш Эдем, другого не надо. А всё из-за глупых еврейских сказок. Написали библию, сколько умов отравили…лгуны и глупцы!
Интеллигентное лицо Льва в один миг изменилось. Этот человек, который практически имел полное сходство с Антоном Павловичем Чеховым, насупился, и в карих глазах заблестел обидчивый огонек.
- Ты, несчастный, мыслишь как глупец. Сам Карл Маркс-то евреем был, всё-таки! Да и что в семинарии тебя Библией отнюдь не евреи травили, или как?.. Тридцать семь лет человеку, а суждение как у младенца, еще хочешь быть как Вождь, – отрезал Лев, фыркнув, и, набирая шаг, пошел прочь от Кобы, который, на секунду оторопев, кинулся за товарищем.
- Лев Борисович, постойте. Ну, простите меня за евреев, сорвался.
Как же Коба не любил извиняться, но в Ачинске, кроме Льва Каменева, у него больше никого не было, так что выбирать не приходилось. Лев остановился и тяжело вздохнул.
- Сорвался… Нельзя в нашей работе срываться. Каждое слово продумывать нужно, ни в чем торопиться нельзя! Даже в войне.
Коба промолчал. Во-первых, он понял, что Каменев его так или иначе простил, а во-вторых, Коба обдумывал слова, которые только что сказал его товарищ. Анализировал. И учился.
Уже приближался зимний вечер в городе Ачинске. Пора было возвращаться домой, чтобы на следующий день все снова началось сначала. И так день за днем, и неизвестно, сколько так будет продолжаться. Может месяц, а может и несколько лет. Только работать, ждать и наблюдать за старшим товарищем. Так считал Коба.
====== Глава 3. Телеграмма ======
“Владимир Ильич, надеюсь на ваше понимание. В данный момент, находясь в ссылке, я не могу присутствовать на заседании партии. Полиции необходимы новые сведения о деятельности нашей организации, иначе они отказываются давать мне пропуск на постах границы. Я постараюсь сделать всё, что в моих силах, и обязательно прибыть на следующее собрание”.
Коба
Низкорослый немолодой, уже лысеющий человек расхаживал взад-вперёд по кабинету под пристальными взглядами соратников, ожидающих, когда он закончит чтение. Отложив листок с телеграммой на стол, он продолжил курсировать по комнате, размышляя вслух, слегка картавя.
- Коба… Коба. Как там его зовут? Совсем забыл его полное имя! Товарищи, кто-нибудь помнит?
Люди, сидевшие позади своего лидера, переглянулись. Один из них, высокий, светловолосый, поправив красный галстук, проговорил:
- Владимир Ильич, если не ошибаюсь, вроде как «Коба» – прозвище одного грузина, выходца из Гори. Иосиф, кажется, его зовут…
- Или Осип. Имя еврейское. Не помню. Но отчество у него звучащее, необычное… Ну, хоть убейте, тоже не помню… – кивнул революционер, который держал в руке меховую шапку. – О нем давно ничего не было слышно.
Лидер величественно выслушал предположения товарищей и остановился на середине пола комнаты.
- Необходимо узнать фамилию и отчество! Я помню его: невысокий такой, неказистый, но есть в нём, знаете ли, что-то такое… что-то в глазах, чувствуется твёрдость, верность марксистским принципам…
- А главное преданный, – добавил светлый революционер, но тут же закрыл рот, когда почувствовал на себе пронзительный взгляд лидера.
- Не знаю, насколько он предан, но то, что необходимо связаться с ним – в этом я уверен. Мы, товарищи, о нем более двух лет ничего не слышали, видите, даже имя забыли. Ну, а теперь перейдем к сути нашего собрания…
- О, вспомнил!- светлоголовый революционер чуть ли не подпрыгнул на месте. Все окружающие тут же покосились на него.
- Что вы такое вспомнили, товарищ Козлов, что прерываете собрание, на котором решается судьба нашей партии? – глаза Вождя внимательно сощурились. Революционер вжал голову в плечи и тихо произнес.
- Фамилия на букву Д... Начинается... У Кобы...
- Это в корне меняет дело! – громко провозгласил лидер и подбежал к своему столу – начал что-то писать, пока все подавляли смешки. Козлов покраснел.
- Я непременно телеграфирую товарищу Карпинскому, чтобы он разыскал этого Кобу. Найдёте тему, лишь бы не обсуждать реально серьёзные вещи.
- Виноват, товарищ Ленин, – пролепетал белобрысый.
- Больше никто ничего важного не вспомнил? Выйти никому не нужно? – лидер обошел всех своим взглядом, подчиненные сидели молча, – продолжим, вернее, начнем. У нас тут существенным образом поменялась ситуация, но хотелось бы обсудить работу меньшевиков, точнее, одного из них...
По кабинету начали распространяться тихие зевки.
Он не ошибался – о нём действительно забыли. Забыли, в своей кипучей деятельности, о самом его существовании, о его преданности, которую он пронёс через половину своей жизни. Но всё же наступил момент, когда он им понадобился, когда он им понадобился… чему он и рад вполне. Главное – что вспомнили. Человек, которого много унижали, становится вспыльчивым, болезненно гордым. До поры никому нет дела до его уязвлённой гордости. Но времена меняются…
====== Глава 4. Такие разные товарищи ======
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
Сперва взаимной разнотой
Они друг другу были скучны;
Потом понравились; потом
Съезжались каждый день верхом,
И скоро стали неразлучны.
Так люди (первый каюсь я)
От делать нечего друзья.
(с) А. Пушкин
С прибытия Кобы в Ачинск миновал месяц. Дни шли однообразно, рутинно, разноображенные только красноречивыми размышлениями и наставлениями Каменева, которые Коба внимательно слушал и много находил для себя полезного.
«Прежде чем руководить, нужно научиться подчиняться», – говорил Каменев. Эмоциональных всплесков у Кобы больше не было, вспыльчивость он умело маскировал внешней хладнокровностью. Он старался не высказывать опрометчивых, субъективных суждений, лишь молча смотрел на своего товарища и по совместительству учителя, попыхивая трубкой.
Лев не курил: он симпатизировал буржуазии Франции, которая заботилась о своём здоровье.
- В наш индустриальный век, – разливался речами Каменев, – машины и заводы уничтожают природу, принося жертву научному прогрессу, а ты ещё дымишь, как паровоз, тем самым только усугубляя своё здоровье!
- Лучше бы ты с Владимира Ильича пример брал, чем с лягушатников своих, – ворчал при этом Коба.
- А Ленин-то не курит! – пакостно сказал Лёва, усмехаясь.
- Упс, – Коба покраснел и чуть не проглотил трубку.
За это короткое время он успел изучить Льва: не отважный, но и не трус, добродушный, до тошноты, давал полезные житейские советы, при видимой интеллигентской мягкости-беспомощности. Широка душа русского интеллигента, но бывает, что она зачастую ещё проще, постижимее и предсказуемее, чем характер обыкновенного рабочего. В том и заключался корень противоречия Каменева: он любил рабочий класс, но при этом никогда бы не стал его представителем, как бы сильно ему ни хотелось.