Страница 28 из 191
И теперь же все делегаты были более насторожены, но всё менее вслушивались в речи своих коллег. Исход, как и предполагал Каменев, всем уже был ясен, основная борьба проходила между меньшевиками и эсерами. Ленинцы, так же как и их лидер сидели на задних рядах, по очереди зевали, некоторые даже наглым образом вытягивали ноги к передним спинкам стульев, на что порой слышали возмущения в основном от эсеров, меньшевики пока помалкивали, затаив дыхание, внимали речь одного из своих.
Единственные, кто как-то делали вид, что им интересно слушать выступления делегатов, были Коба и Ильич. И если Кобе по долгу службы приходилось взаправду слушать речи меньшевиков и эсеров, частично их записывать, то Ильич лишь делал вид, не более, а сам думал о другом и важном. Этот вопрос и предстояло обсудить большевиками вечером после очередного дня съезда.
- Что же будет вещать нам Ильич сегодня… – нараспев задал риторический вопрос товарищам Зиновьев, чтобы разбавить долгое молчание. А риторический потому, что сам Зиновьев (вместе с Каменевым, естественно) могли догадывался об истинной теме совещания. Коба был хмур, за эти дни он сильно устал, да после внезапного диалога со Львом Троцким он особенно помрачнел: ни с кем не разговаривал, сидел и упорно готовил «Специальный выпуск Правды», посвящённый съезду.
Каменев сетовал на своё зрение ещё долго, вслух вспоминал о своей рассеянности и забывчивости, которые у славного революционера не должны быть, чем сильно доконал коллег. Зиновьев был как ни в чём не бывало: после прекрасной речи, в том же бодрствующем духе, в том же настроении, он искренне пытался понять причину всеобщей хандры. Но вернёмся к Кобе. После разговора с Троцким он задумался: Ленин обсуждает его со Львом, к тому же обсуждает не в лучшем свете. А если два пускай и бывших врага обсуждают простого рядового революционера–большевика, значит, они за такое короткое время успели спеться уже на более высоких октавах. Между делом Коба пытался осторожными фразами выяснить у Каменева и Зиновьева о чём ещё разговаривают Ленин с Троцким, но те либо не отвечали, как и сделал Зиновьев, либо переводили тему, как перевёл её Каменев на своё пенсне. То, что они ничего не знали, и поэтому им досаждала эта тема, Коба догадался сразу, и он решил не рассказывать им о его диалоге с Троцким. И вот уже под вечер большевики собрались в главном зале дворца Кшесинской. Многие совершенно не знали о цели созыва собрания, спрашивали друг у друга. Коба тоже не знал, но ни у кого ничего узнавать он не стал, потому что сейчас Ильич сам всё им расскажет. Тот был немного взволнован, хотя со стороны это было никак не заметно.
- Товарищи, прекратите разговорчики, понимаю, вам не терпится узнать причину нашего собрания…
- Скорее нам не терпится всё выяснить и пойти по домам, – перебил Ильича большевик Яков Свердлов. Остальные междометиями и кивками поддержали его слова.
- И это тоже, поэтому прошу заткнуться и послушать меня, – обратился Ленин, скорее всего к одному Свердлову, чем ко всем сотоварищам. – Я заметил, что всем вам, мягко говоря, не нравится находиться на съезде и хотел спросить вас: почему?
По залу прокатилась секундная волна обсуждений, после чего последовали массовые выкрики:
- Потому что там обсуждается то, что никому не сдалось и никому не надо! – заявил Рыков.
- Потому что говорят одни меньшевики и эсеры! – пожаловался Зиновьев. – Из нас сегодня выступал только я, а от меньшевиков аж пятеро.
- Потому что там скучно…
- Там не кормят, а обещали!
- Потому что и так уже всё понятно, – негромко проговорил Коба и неким чудом среди такого шума Ильич его услышал.
- Да, товарищ Сталин! Он абсолютно прав, друзья! Всё уже понятно! Разве вы не видите, что Керенский уже всё решил! Резолюция уже принята, и она, увы, не наша…
После таких слов Ильича, уже весь зал тонул в самых скверных возмущениях.
- Как уже принята? До конца съезда ещё две недели! – возразил Рыков, непонимающе кивая головой.
- А вот так. Не надо в этом сомневаться, резолюцию меньшевиков приняли ещё весной.
- А съезд тогда зачем был нужен?!
- Съезд – это лишь прикрытие. Всё было решено без нас Керенским и его свитой.
- Беспредел! – заявил Калинин.
- Снова беззаконие?
-Так чем тогда Временное правительство лучше царя?
-Спокойнее, товарищи! – прикрикнул Ильич и продолжил: – Кроме того, Керенский принял такие законы о Военной организации, что это…
- Беспредел!
- Да, товарищ Калинин. Можно сказать, что у нас в войсках происходит некое брожение. Долго оно так не протянет!
- Брожение? Интересное сравнение… – сказал Каменев. – И что вы предлагаете, чтобы это «брожение» остановить?
- Остановить? Нет, товарищ Каменев, вы меня не поняли. Я предлагаю поступить наоборот.
- К чему вы клоните, Владимир Ильич? – непонимающе спросил Каменев, переглянувшись с Зиновьевым. Ленин сделал выжидающую паузу, чтобы большевики замолчали, и торжественно сказал:
- Товарищи, нам нужно, нет, необходимо организовать восстание! Не просто восстание, а вооруженную демонстрацию против Временного правительства! Мы должны показать единение солдат и пролетария. Это последняя стадия: если не мы Керенского, то Керенский нас: одурачит народ, обезвредит солдат, уничтожит всю армию. Хотелось бы от вас услышать более полные серьёзные мнения и предложения.
Ильич затаил дыхание, ждал высказываний товарищей. Но мнение некоторых товарищей разошлись.
- Всё это, конечно, верно, Владимир Ильич, но я признаю только общую демонстрацию солдат и рабочих. Вопрос в том, есть ли у рабочей массы такое настроение, которое толкнет ее на улицу? В массе что-то нарастает, можно сказать, что есть перелом настроения в нашу пользу.
- Товарищ Володарский прав. Нам нельзя ждать нападений, мы должны сами объявить наступление и положить конец выпадам против нас буржуазии. Во избежание конфликтов, демонстрация должна быть мирная, – на слове «мирная» большевик Иванов на секунду остановился. – Если против мирной демонстрации выступит вооруженная сила, то только в таком случае необходимо взяться за оружие. Масса солдатская недовольна приказами Керенского, рабочих волнуют локауты и другое. Настроение, безусловно, в пользу мирной демонстрации, – закончил он. С тем же согласился и большевик Залуцкий:
- Если бы демонстрация вышла импозантная, то это было бы очень полезно нам. В настоящее время замечается стремление к замораживанию революции. Разве я не прав?
- Правы, товарищ Залуцкий, продолжайте...
- Так вот. Демонстрация могла бы послужить средством всколыхнуть настроение и этим она приобрела бы международное значение. Одним рабочим демонстрировать рискованно, а раз солдаты рвутся на демонстрацию, то устроить демонстрацию необходимо. Такая демонстрация еще раз подтвердит единение между рабочими и солдатами. При решении вопроса о демонстрации нельзя руководствоваться внешним впечатлением, надо знать решение масс. Демонстрация, безусловно, должна быть мирной...
- А я не заметил соответствующего настроения в рабочих массах, – сказал Калинин. – У солдат есть повод для недовольства, а у рабочих такого факта нет. Революционное настроение среди рабочих есть, но оно выражается в длительной работе сознания. Демонстрация происходит стихийно и имеет вызывающие ее поводы. Но какой же повод для демонстрации сейчас? Разгрузка является только говорением. Другого повода нет, потому демонстрация будет надуманная. Если демонстрация произойдет без нас, мы можем ссылаться на нее перед нашими врагами; если мы устроим демонстрацию, то мы несем ответственность за все результаты. Организация может брать на себя руководство демонстрацией только тогда, когда уверена, что она в силах гарантировать успешность демонстрации и уберечь ее от всяких провокационных выпадов. На солдатской демонстрации мы можем увидеть, на что мы можем рассчитывать! А если всё сделать сразу, получится…
- ...беспредел. Да, уже слышали…- перебил его Каменев.