Страница 184 из 191
А председатель ВЦИК лежал на ледяной, промерзшей орловской земле, покрытую вечными снегами без сознания. Охрана дралась за него, а про самого Свердлова – забыла. А из пробитого виска чёрной тонкой струйкой текла кровь, исчезая в холодных трещинках лазурного зимнего льда...
- Товарищи!..
Резкий, раздражающий уши звук колокольчика распространился по всему залу за долю секунды. Все делегаты умолкли, а Коба наконец пришёл в себя. Сколько времени он замечает за собой, что начал задумываться, не замечая ничего вокруг, до того, что попросту “улетает в облака”. Коба тряхнул головой и начал массировать виски.
- Бури?
Не поняв вопроса, Джугашвили опустил руки и с удивлением взглянул в сторону: с правой стороны от него сидел Зиновьев. Вид у него был скучающим, а настроение даже подавленным. Григорий Евсеич рассматривал Кобу с тем же интересом, как рассматривал бы муху, присевшую на подоконник.
- Что? – Наркомнац слегка приподнял брови.
- Ну бури, – пожал плечами Зиновьев и медленно зевнул, прикрывая рот рукой. – Видишь, какая погода? Говорят, она влияет на состояние людей.
Спорить нечего: самочувствие такое туманное, что даже клонит в сон. О чём тут можно было говорить, если даже вести протокол за Лениным не было сил. Хоть это и не входило в работу Кобы, но он всегда на всякий съезд или конференцию брал с собой карандаш и блокнот. И работа в наркомате была связана в основном с отчетностью и документами, а как же Коба ненавидел бумажную волокиту...
- Непривычно слышать колокольчик не из рук Якова Михайловича, – с тяжёлым вздохом произнёс Каменев, сидевший с другой стороны от Джугашвили. – Он всегда вёл съезд. И так к нему готовился...
- Полно будет причитать, Лёва, – перебил его Коба, угрюмо скрестив руки на груди, предварительно оттянув манжеты чёрного френча.
- Ах, товарищи, когда убили Урицкого, я тоже некоторое время горевал, – протяжно вздохнул Зиновьев, облокотившись на стол и подперев щеку кулаком. – И представляете, от какого-то там гриппа.
Коба искоса поглядел вдоль стола: на другом краю Троцкий, сложа руки, тщательно изучал какой-то документ: то ли протокол, то ли повестку дня, или же просто буравил взглядом поверхность стола, не замечая никаких бумаг.
- Я лично сомневаюсь, – говорил Каменев. – Дорогой из Харькова на него напали, мой друг.
Слишком спокойно вёл себя Троцкий, думал Коба. Грузин сощурил глаза, дабы получше присмотреться к наркомвоенмору. “Да, он бледнее, чем обычно, сукин сын, неужели не будет читать доклад?” – пронеслось у него в голове. Сам же Лев Давидович даже не замечал, что кто-то на него упорно смотрит. А у Кобы на него имелось масса подозрений, касающихся даже пропажи ручек из ящиков в кабинете. Ничего, не зря же он натравил на наркома по военным делам Ворошилова: “идет против должного – пускай получает по заслугам”.
- Я об этом слышал, но, знаешь ли, если хотели, убили бы сразу, – предположил Григорий Евсеич. – И вроде только-только всё становится на рельсы...
- Однако мы потихоньку разрываем кольцо нашего окружения, а это неплохо, – с оптимизмом сказал Лев Борисович.
- Вот Юденич очень беспокоит. Они в Гельсингфорсе создали «Русский политический комитет». Националисты с Колчаком не соперничают...
- Тишина-а-а! – вновь разнеслось над залом не хуже карманного колокольчика.
- Господи, ну и противный же у Калинина голос, – фыркнул Зиновьев, опустив на секунду голову на руки.
Ленин поднялся с места. Значит, съезд готов к открытию.
- Товарищи, – лицо Ленина выражало безусловно трагичность, но какую-то, казалось бы, натянутую, неестественную. – Первое слово на нашем съезде должно быть посвящено товарищу Якову Михайловичу Свердлову. Товарищи, если для всей партии в целом и для всей Советской республики Яков Михайлович Свердлов был главнейшим организатором, о чем сегодня на похоронах высказывались многие товарищи, то для партийного съезда он был гораздо ценнее и ближе. Здесь мы потеряли товарища, который последние дни целиком отдал съезду. Здесь его отсутствие скажется на всем ходе нашей работы, и съезд будет чувствовать его отсутствие особенно остро. Товарищи, я предлагаю почтить его память вставанием.
Все делегаты встали. Так Коба смог даже лучше рассмотреть Троцкого: уж слишком он был бледен и слишком спокойным выглядел внешне. Обычно он всегда поправлял пенсне – автоматически, но теперь поднялся как солдат по приказу, не сделав никаких лишних движений. Коба обратил на это внимание, а потому подозрения его стали ещё крепче. Или же на него так действовали бури?..
За пять дней до открытия съезда.
Состояние Якова Михайловича ухудшалось с каждым днём. Врачи ставили разные диагнозы: следствие страшных побоев, оставление иммунитета из-за того, что председатель ВЦИК слишком долго пролежал на холодной земле без сознания или же просто суровый Орловский климат? Нет, очевидно, что погода – это смешно. Однако прогнозы после консилиума врачи делали благоприятные.
Сам Свердлов и без того ссылался на обыкновенную простуду. “Умереть таким образом просто унизительно!” – со смехом восклицал он, но с каждым произнесенным с чувством словом силы покидали его. Только немногие знали и догадывались об истинной причине такого оптимизма.
Среди многочисленных коллег, желающих навестить больного, Свердлов жаждал видеть всего трёх людей. Один из них пришёл как раз из первых.
Дзержинский шёл в стороне от Кобы, Каменева и приехавшего из Петрограда из-за таких дел Зиновьева. Он не вписывался в их компанию, хотя отношения с наркомнацем были более или менее товарищескими. Лев и Григорий сами не питали личной симпатии к чекисту, однако отмечали его продуктивную работу. Дзержинский считал, что этому тандему ни в коем случае нельзя доверять работу в сфере государственной власти, Каменев и Зиновьев относились к Феликсу как к замкнутому социофобу. Кобе приходилось бултыхаться где-то посередине таких мнений, а потому, для разряжения напряжённой обстановки предложил чекисту пройти первым к больному товарищу.
Для Дзержинского вид Свердлова не стал чем-то душераздирающим: в тюрьме он часто видел, как умирали его товарищи. Особенно эти невыносимые и мучительные воспоминания появлялись при упоминании централа. А осознание того факта, что “испанку” Яков Михайлович подхватил именно там, в городе его личного Ада, доставляло Феликсу удовлетворение. Цвет кожи председателя ВЦИК был изжелта-светлым, практически прозрачным – он лежал на кровати, обставленный тарелками с яблоками, а мутные, заплывшие глаза с трудом смотрели на гостя.
Дзержинский спросил о самочувствии Свердлова: вопрос был исключительно для вида, ибо его состояние было очевидным.
- Вполне сносно, – ответил Яков Михалович. – Врачи говорят, что что-то могут выписать, однако... (Свердлов закашлялся) я считаю, что всё это брехня. Так, чтобы меня не пугать.
- Ты думаешь, что всё кончено? – тихо спросил чекист, сощурив глаза.
- Ошибаешься, я вовсе так не думаю, – и тут Свердлов сверкнул глазами так, что уверенность чекиста в скором летальном исходе председателя ВЦИК поубавилась. – Я ещё не нашёл Каббалу. Поэтому рано мне ещё умирать.
Между редкими фразами наступало молчание. После всего того, что произошло летом прошлого года, Феликс и слышать не хотел о Каббале, и, конечно же, находиться в одной комнате с человеком, который хотел смерти Ленина. Даже если этот человек на смертном одре. Даже если этот человек был когда-то товарищем. “Железный Феликс” не терпел лицемерия, но не прийти он не мог. И когда уже стало совершенно тоскливо, чекист спросил:
- Я могу чем-то тебе помочь? Помимо поисков Каббалы?
- Расследуй Орловское дело лично, как ты сделал, когда... убили Урицкого, – прошипел Свердлов, сжимая простынь в кулаке. – И так, чтобы никто лишний об этом не узнал.
- Это невозможно. Хочешь, чтобы я устроил в Орле террор? – холодно спросил Дзержинский, свысока посмотрев на Свердлова суровым взглядом. – Ты знаешь, что я никогда не вернусь туда.