Программист жизни

Ни я, ни Полина ей ничего не ответили. Людочка внимательно посмотрела на нас и, кажется, только сейчас заметила, что мы совсем не разделяем ее энтузиазм по поводу Болгарии.

– В чем дело? – с зарождающейся яростью спросила она. – Вы что, не хотите ехать?

– Хотим, хотим! – поспешил я ее заверить. – Но, видишь ли, мы не можем. – Я обвел рукой пространство вокруг, Людочка проследила за моим жестом.

– Что – не можете? Закрыть на две недели вашу шарашкину контору? – Она закатила глаза и картинно упала в кресло для посетителей, в котором во время трансового путешествия сидела Полина. А я впервые подумал, отражается ли на вещах, соприкасающихся с Полиной, энергетика страдания умирающих людей?

– Понимаешь, у нас осталось одно незаконченное дело.

– Ну так заканчивайте его поскорее. Времени до завтрашнего дня еще куча!

– Нет, так не получится.

– Значит, в Болгарию вы не едете? – совсем разозлившись, проговорила Людочка. – Ну и черт с вами! Я поеду туда одна!

Она выскочила из офиса, хлопнув дверью.

Я подошел к Полине, сел рядом, взял ее за руку и слегка сжал.

– Да нет, – она высвободила свою руку. – Со мной все нормально. Просто у нас уже два совпадения из моего видения: наш офис и Болгария. Значит, и остальное сбудется.

– Ну что ты! – Я снова взял ее за руку. – Как оно может сбыться? Ведь то, что ты увидела, происходило в прошлом.

– Да, – согласилась она, но я понял по ее голосу, что она в этом не уверена.

– И потом, второе совпадение мы отменили: в Болгарию никто из нас не полетит. Да и вообще, не понимаю, отчего ты так расстроилась?

– Да оттого, – почти срываясь на крик, проговорила она, – что у человека, чье отражение я видела в зеркальной двери, было твое лицо!

Я долго молчал, переваривая это известие. Нельзя сказать, что оно меня как-то особенно поразило или расстроило. А главное, я не понимал, почему Полина на это так реагирует. Даже если все так, даже если она видела именно меня… Нет, меня она не могла видеть, ведь я не в коме, вполне здоров.

– Слушай, – я обнял Полину за плечи, – тут какая-то ошибка. Во-первых…

– Знаю, знаю, что ты хочешь сказать, – перебила она меня. – Раньше я видела людей только между жизнью и смертью. Но это раньше. Возможно, у меня открылся новый дар. – Она это произнесла с таким выражением ужаса на лице, словно речь шла не о даре, а о новой неизлечимой болезни. – С этим плеером ты соприкасался довольно долго, и на нем мог остаться твой энергетический след, через который я и считала твое будущее.

– Ну и что? – Я беззаботно рассмеялся. – Что в нем такого страшного, в моем будущем?

Полина не ответила, только как-то болезненно сморщилась. И тут до меня дошло.

– Ты ревнуешь к Алевтине? – Она опять ничего не ответила, но я увидел, что она еле сдерживается, чтобы не разрыдаться. Я крепко-крепко обнял ее. – Господи, Полинка, какая же ты дурочка! В твоем видении этот детектив влюблен в Алевтину, и ты подумала… Но вот уж это сбыться точно не может! Потому что я и так влюблен. На всю жизнь влюблен, ты же знаешь.

Она от меня отодвинулась и нетерпеливо тряхнула головой.

– Дело не только в этом, – всхлипнув, сказала она. – В этом тоже, но это не главное.

– А что же главное? – весело спросил я – Полинина ревность к этой совершенно абстрактной Алевтине меня забавляла.

– Да как же ты не понимаешь? Мой дар, с какой бы новой стороны он ни открывался, все равно так или иначе связан с комой. Возможно, я считала твое будущее через твою будущую кому.

– Н-да, круто замешано! – рассмеялся я. Почему-то будущая кома меня совсем не испугала. – Так круто, что не сразу и сообразишь, что к чему. Но я думаю, дело не в этом.

Полина вдруг разрыдалась в голос. Она никогда не плакала – вообще никогда! И это было так странно и так ужасно, что я растерялся.

– Ну не плачь, не плачь, ну пожалуйста! – уговаривал я ее, понимая, что совершенно не умею утешать, не научился, ведь она же никогда, никогда не плакала. – Ну, Полиночка, ну, не надо.

Я принес из холодильника бутылку воды, попытался ее напоить – ничего не вышло, она отталкивала мою руку и не желала взять стакан. Потом я попытался ее умыть, налив на ладонь воду из бутылки, – тоже безуспешно. Я уже сам был готов разрыдаться, не зная, как ее успокоить.

– Ну все, ну, Полинка! – Крепко-крепко прижав ее к груди, я стал мерно раскачиваться, надеясь укачать ее, как плачущего ребенка. И это действительно в конце концов помогло. Все еще всхлипывая, она осторожно высвободилась из моих слишком крепких объятий.

– Прости. Может, все еще обойдется.

– Конечно, обойдется! – поспешил я ее заверить. – Даже не сомневайся, все будет хорошо. Лучше скажи, как он выглядел. Тот, чье отражение ты видела. – Мне пришла в голову одна мысль: я понял, как смогу успокоить Полину.

– Как ты. Тридцатилетний мужчина…

– Вот-вот! – обрадовался я: моя мысль подтверждалась. – Тридцатилетний! А мне тридцать четыре!

– Какая разница?

– Большая. Ты меня видела, когда мне было тридцать. С тех пор я изменился, но у тебя в памяти навсегда остался тридцатилетним.

Я говорил бестактные вещи, совершенно этого не замечая, – мне нужно было высказать одну мысль, которая вдруг пришла мне в голову. Но, кажется, и Полина никакой бестактности не заметила.

– И к чему ты клонишь? – уже совсем успокоившись, спросила она.

– А к тому, что это был не я. Это был повзрослевший Стас – мы с братом, как недавно выяснилось, очень похожи. Вот его лицо ты и приняла за мое.

– Повзрослевший Стас? – задумчиво проговорила Полина. – Но ведь в таком случае мы опять пришли к тому, с чего начали. Как может быть твоему брату, погибшему в восемнадцатилетнем возрасте, тридцать лет?

– Никак не может, – согласился я. – Но это уже не первый факт, указывающий на то, что он жив.

– И находится в коме. Или в будущем будет находиться.

– Значит, нужно постараться найти его раньше, чем с ним что-нибудь такое случится. И я даже знаю, как это сделать. Прямо сейчас поеду к Борису и вытрясу из него всю правду!

Все время, пока ехал к Борису, я пытался выстроить предстоящий разговор. Это было непросто, потому что я и сам до конца не знал, какой именно правды хочу от него добиться. На все мои вопросы он уже ответил: Стаса сфотографировал случайно, знаком с ним никогда не был, даже не видел его ни разу, если не считать той мимолетной встречи возле магазина оргтехники, о которой он благополучно забыл. Конечно, возможен и такой вариант: он меня обманывает. Но если еще полчаса назад, когда мы разговаривали с Полиной, я верил в то, что Стас может быть жив, то сейчас, отрезвев, понял, что это невозможно. Он погиб на моих глазах, нужно принять этот факт и больше себя не мучить. Так какой правды я хочу добиться от Бориса?

С половины пути я чуть было не повернул назад, но потом опять мною овладела какая-то нелепая надежда на чудо. А вдруг? Вдруг он все-таки жив, и Борис что-то знает? Тогда нужно построить разговор таким образом, чтобы заставить его проговориться, подловить, притупить внимание, а потом задать свой главный вопрос, но облечь его в такую невинную форму, что Борис не почувствует подвоха и… Но как построить такой разговор? С чего начать?

Я ломал голову всю дорогу, но мои усилия оказались напрасны. Дверь мне открыл незнакомый мужчина примерно моего возраста, может, чуть моложе. Едва поздоровавшись и не подумав представиться, он открыл дверь в ванную.

– Это здесь, – сказал он и жестом пригласил войти внутрь. У меня возникла жуткая мысль, что Борис совершил самоубийство, перерезал себе вены и лежит в ванне. Я вошел в тесное помещение, наполненное паром, задев плечом мужчину (он что-то пробормотал), резко отодвинул занавеску – и вздохнул с облегчением: ванна была пуста.

– Это здесь, – повторил он и ткнул в трубу, перехваченную железным хомутом.

Не понимая, чего он от меня хочет, я зачем-то ее потрогал – труба была шероховатой и влажной. Мне стало неприятно: хомут на трубе напоминал обруч на стволе дерева, под которым был сфотографирован Стас.