Пустошь. Дом страха

Выключив воду, я вернулся в дом и какое-то время постоял на крыльце, совершенно голый, дожидаясь, когда сухой обжигающий ветер высушит мое тело. Чувство вины, гнетущее и неумолимое, маячило на задворках моего сознания. Моя душа оставалась такой же грязной, какой и была.

Я увидел самолет, оставляющий инверсионный след на высоте нескольких миль над пустыней. Щурясь на солнце, всмотрелся в металлический цилиндр вдалеке, гадая: «Видите ли вы меня? Кто-нибудь смотрит на меня сейчас в крошечный иллюминатор? Видит ли он меня и то, что я совершил?» Самолет скрылся из виду, и я почувствовал себя как маленький ребенок – летний вечер, половина девятого, а я уже в кровати, остальные дети еще играют на улице, и я, слезами призывая сон, слышу их смех.

Из сарая вышел Орсон, держа на руках тело, завернутое в пленку. Отойдя в пустыню ярдов на пятьдесят, он бросил тело в яму. Ему потребовалось несколько минут, чтобы засыпать ее. Затем Орсон направился обратно к дому, и когда он приблизился, я заметил у него в руке маленький полиэтиленовый пакет.

– Оно там? – спросил я, когда он поднялся на крыльцо.

Молча кивнув, Орсон вошел в дом. Я последовал за ним. Он остановился у двери своей комнаты и отпер ее.

– Сюда тебе нельзя, – сказал Орсон, не открывая дверь.

– Я хочу увидеть, что ты с ним сделаешь.

– Я положу его в морозильник.

– Дай мне посмотреть твою комнату, – настаивал я. – Мне любопытно. Ты ведь хочешь, чтобы я понял?

– Сначала оденься.

Сбегав к себе в комнату, я быстро натянул чистые джинсы и майку. Когда я вернулся, дверь в комнату Орсона была открыта, и он стоял перед морозильником.

– Теперь я могу зайти? – спросил я, остановившись в дверях.

– Да.

Комната Орсона была больше моей. Справа от меня стояла низкая односпальная кровать, аккуратно заправленная красным покрывалом. У стены рядом с кроватью Орсон соорудил еще один книжный шкаф, гораздо меньше, но также набитый книгами. У дальней стены под незарешеченным окном стоял морозильник. Когда я приблизился к Орсону, он как раз открыл дверцу.

– Что там? – спросил я.

– Сердца, – сказал Орсон, закрывая морозильник.

– Сколько?

– Пока что еще недостаточно.

– Это трофей? – спросил я, указывая на газетную вывеску, приколотую к стене рядом с морозильником. Пробежав ее взглядом, увидел, что имена, даты и места замазаны черным маркером. – «Изуродованное тело найдено на строительной площадке», – прочитал я вслух. – Мама будет гордиться тобой.

– Когда ты делаешь дело хорошо, разве тебе не хочется, чтобы тебя признали?

Закрыв морозильник, Орсон прошел к кровати. Плюхнувшись на нее, вытянул руки и зевнул, после чего улегся на красное покрывало и уставился в стену.

– Вот так я себя чувствую, когда все заканчивается, – сказал он. – У меня в груди пустота. Вот здесь. – Он указал на сердце. – Ты не можешь себе это представить. Знаменитый писатель… Я хочу сказать, абсолютно ничего. Я живу в бревенчатом доме посреди пустыни, и это все. Вот пределы моего существования. – Он скинул сапоги, и на каменный пол просыпался песок. – Но я – это не только то, что лежит в морозильнике. Мне принадлежит то, что в нем. Теперь это мои дети. Я помню рождение каждого из них.

Я сел и откинулся на бревенчатую стену.

– Через пару дней депрессия пройдет и я снова буду чувствовать себя нормально, как и все вокруг. Но затем и это также пройдет, и там, где сейчас пустота, появится огонь. Испепеляющее желание сделать это снова. И я ему подчинюсь. И весь цикл повторится сначала.

Он посмотрел на меня умирающими глазами, и я постарался не проникнуться к нему состраданием. Но он был мой брат.

– Ты себя слышишь? Ты болен.

– Раньше я сам тоже так думал. Догмат стоицизма советует жить согласно своей природе. Тот, кто пытается быть чем-то таким, чем он на самом деле не является, уничтожает себя сам. Приняв свою природу, пусть жестокую, я примирился с собой. Перестал ненавидеть себя и то, что я делаю. Прежде после очередного убийства мне бывало гораздо хуже, чем сейчас. Я подумывал о том, чтобы свести счеты с жизнью. Но теперь я уже заранее готовлюсь к депрессии, и это позволяет мне значительно легче переносить отчаяние и чувство утраты. – Самоанализ повысил настроение Орсона. – Мне действительно лучше, Энди, когда ты рядом. Это весьма удивительно.

– Быть может, твоя депрессия порождается чувством вины, что вполне закономерно после убийства невинной женщины.

– Энди, – сказал Орсон, и голос его прозвучал веселее, что было свидетельством перемены темы, – я хочу рассказать тебе, что поразило меня, когда я прочитал твою первую книгу, которая, кстати, мне понравилась. Твои книги не заслуживают той критики, что им достается. Они гораздо глубже, чем просто ужастики. Так или иначе, прочитав «Убийцу и его оружие», я осознал, что мы с тобой занимаемся одним и тем же.

– Нет. Я пишу, а ты убиваешь.

– Мы оба убиваем людей, Энди. И то обстоятельство, что ты делаешь это словами, напечатанными на бумаге, не оправдывает того, что скрывается в твоем сердце.

– Между прочим, читателям нравится, как я рассказываю о преступлениях, – сказал я. – Если б у меня хорошо получалось сочинять научную фантастику, я бы занимался именно этим.

– Нет, для тебя в убийстве, в безумной жестокости есть нечто завораживающее. И ты удовлетворяешь эту страсть литературным творчеством. Я же удовлетворяю ее самим действием. Так кто же из нас живет в гармонии со своей природой?

– Между тем, как проявляется наша страсть, бесконечная пропасть, – возразил я.

– Значит, ты признаёшь, что у тебя страсть к убийству?

– Исключительно ради дискуссии. Но мои книги никому не делают больно.

– Так далеко я бы не заходил.

– И каким же образом мои книги убивают?

– Прочитав «Убийцу и его оружие», я почувствовал, что больше не одинок. Энди, ты знаешь, как мыслят убийцы. Почему они убивают. Когда десять лет назад у меня это началось, я был озадачен и напуган тем, что происходило в моем сознании. Я тогда был бездомным, проводил дни напролет в библиотеке. Я еще не приступил к действию, но огонь в груди уже разгорался.

– Где ты тогда находился?

Орсон покачал головой.

– В городе N. Я ничего не расскажу тебе о своем прошлом. Но каждое слово в твоей книге подкрепляло те чувства, которые я испытывал. Особенно ярость. Я хочу сказать, что тебе, для того чтобы описать отрицательного героя, необходимо было близкое знакомство с той яростью, с которой я жил. И, разумеется, оно у тебя было. – Он усмехнулся. – Как-никак ты мой брат-близнец. К сожалению, у меня не было твоего литературного дара, чтобы направить свою ярость в другое русло, поэтому людям пришлось умирать. Но твоя книга… она меня воодушевила. Если хорошенько задуматься, это весьма забавно. Оба мы страдаем одним и тем же заболеванием, но только тебя оно сделало богатым и знаменитым, а меня – серийным убийцей.

– Скажи мне вот что, – сказал я, и Орсон приподнялся на руке. – Когда это началось?

Он задумался, прокручивая мысль в голове.

– Восемь лет назад. Зимой тысяча девятьсот восемьдесят восьмого. Нам было по двадцать шесть лет, и это был последний год, когда я оставался бездомным. Как правило, мне приходилось спать на улице, поскольку я засиживался в библиотеке до девяти вечера, до самого закрытия, а к этому времени все ночлежки уже оказывались заполнены.

Если ты хочешь пережить холодную ночь без крыши над головой, нужно отправляться туда, где горят костры, – в промышленный квартал, рядом с железнодорожными путями. Там поблизости много складов, так что повсюду валяется различный деревянный мусор. Бездомные разводят костры в пустых бочках и поддерживают их до утра, когда снова открываются библиотеки и закусочные.

В ту конкретную ночь ночлежки были заполнены, поэтому после того, как библиотека закрылась, я направился на товарную станцию. Путь был неблизкий, мили две, а то и больше. По дороге туда мне становилось все хуже и хуже. Меня охватила ярость. В последнее время мне уже много раз приходилось идти этой дорогой. Особенно по ночам. Я ловил себя на том, что ругаюсь вслух и громко кричу. Я снова и снова прокручивал в голове эти образы. Сосредоточиться было невозможно. Я не знал, что со мной происходит.