Тутти Кванти

— В целом согласен с вашим препарированием явления, коллега Фр, но справедливости ради давайте рассмотрим и тот единственный вариант, в котором «бог», боязливый озабоченный гражданин, получает оправдание: он не рвется ни к власти, ни к жирному куску и никому не мстит — он действительно сообщает правду о светском или культовом негодяе. Как быть?

— Так вы же взяли вариант, официально признанный нашей верой в качестве истинного! И вот результат: уже чуть ли не вся нация расслоилась на три неравные — и в количественном, и в правовом смысле — части: на доносчиков, обвиняемых и следователей.

— Возрадуемся, что мы с вами очутились в третьей!

— Увы, это сообщающиеся сосуды, и со временем, боюсь, телообмен, уже фиксируемый тут и там, резко возрастет… А вообще-то, по моему убеждению, быть надо так: если, почитая себя гражданином, ты наткнулся на злокозненного субъекта, сшибся с ним, но в одиночку не одолел, сообщай свои важные сведения куда и кому угодно, хоть Поводырю! Но!.. Но при этом назовись! Гражданин имеет имя. Если же ты прячешь его, какой ты гражданин?!

— Да кто бы прятался, не нависай угрозы: выгонит хозяин, затравит реве…

— Исследуем! Нормальный, а не трусливый гражданин открыто информирует синклит о бесчинствах, скажем, владельца фирмы. Терцет разбирается и устанавливает: обвинение справедливо. Что происходит в этом случае? Общество имеющимися в его распоряжении средствами — административными, судебными, культовыми — наказывает виновного, и оно же, общество, берет под защиту праведника. Подчеркиваю: государство — однажды и на все времена — должно гарантировать моральную и физическую защиту своему подданному, сказавшему правду, восставшему против произвола, вступившемуся за истину. А тому, кто вознамерится мстить справедливцу, — двойная кара. С обязательной демонстрацией его на телеэкране.

— А если информатор солгал?

— Он должен быть публично судим за навет на безвинного — опять-таки с непременной телетрансляцией — и в наказании приравниваться к нанесшим тяжкие телесные повреждения, а то и к покушавшимся на убийство — ведь нередко именно погибели своего недруга жаждет очернитель.

— Если откровенно, то и мне было не по нутру сокрытие имен, однако реальная опасность возмездия представлялась достаточным основанием для умолчания информатора о себе.

— Общество, состоящее из умолчателей, тайных доносителей, замаскированных клеветников, платных и добровольных осведомителей, не смеет причисляться не только к нравственным, но и вообще к цивилизованным. И какие бы ни превозносило оно добродетели — честь и честность, добропорядочность и милосердие, какие бы социальные лозунги ни выкрикивало — равенство и единение, братство и свобода, — такое общество обрекает себя в будущем на бесчестье и бессердечие, мракобесие и террор… Да и вправе ли такое будущее называться будущим? Ведь с ним всегда связываются светлые надежды…

— Стойте, господин Фр! Разве мы с вами не мчимся уже по этой самой безбудущности?! — Наэлектризованный внезапным прозрением, Зл развернулся всем корпусом к водителю и судорожно вцепился в его руку, легко лежащую на штурвале, точно пытаясь немедленно изменить курс и уйти с ложной и пугающей дороги. — Разве не оттого так ревет «Стреб», что все глубже вязнет в трясине мракобесия? И разве не вы и я, каждый персонально, увеличиваем массу этой засасывающей и зловонной трясины своим участием в происходящем, своей покорностью, своей трусостью, наконец?!

Резко оттолкнув попутчика, Фр все же не удержал аппарат, и он косо дернулся вверх.

— Ну, знаете… — выправляя «Стреб», севшим голосом прохрипел Фр замершему и молитвенно сложившему руки референту. — Наше счастье, что я залез в пустынный коридор… Кстати, свое «стойте» вы бы лучше крикнули чуть пораньше: я заболтался и проскочил поворот к прокатной фирме.

Сманеврировав, «Стреб» нырнул в нижний коридор и, презрительно обходя поток воздухоплавов по скоростной полосе, ринулся назад.

— Ну вот вам и прокат, — опуская аппарат на пластик, сказал Фр. — Каков выбор, а? — кивнул он на рекламную эстакаду фирмы, забитую всевозможными марками средств передвижения с указателями почасовой оплаты. — Да и почти даром. Или в вашем 3,14 прокат еще дешевле?

— Наоборот, подороже: город невелик, и предложений меньше… Вы простите меня, господин Фр, за непогашенный импульс, но… — Зл виновато улыбнулся, — моя непосредственность была реакцией на катаклизмы, вдохновенно изображенные… вами. Премного обязан вам за транспортировку, а главное, за неординарную беседу, высветившую для меня кое-какие темные уголки нынешнего нашего бытия. — Он дружески тронул ту самую руку, которую столь опрометчиво схватил несколько минут назад, и вылез из салона. — До встречи у господина Кх!

Ведал бы референт «49», каким скорым и злым пророчеством окажется последняя фраза, ужаснулся бы и не произнес ее.

Не ведая же, беспечно направился к администратору фирмы, и поскольку вступление во временное пользование воздухоплавом обеспечивалось простым предъявлением водительского удостоверения и авансовой платой за оговоренный срок, то через четверть часа перспективный бионик уже выруливал свою бывалую, но комфортабельную «Магусту» на мерно жужжащую магистраль.

И вот тут-то беспечность покинула Зл. Представив сидящего за управлением Фр, перебрав в памяти высказанные им чрезвычайно смелые… да нет, чрезвычайно рискованные суждения, он подумал: «А с чего это вдруг разоткровенничалась столичная штучка с заезжим провинциалом? Еще имен друг друга не выучили, а он, извольте, такие пассажи вворачивает, что погружение под воду на десяток лет обеспечено… А между прочим, разговор-то затеял я!.. — Это открытие оросило его лоб холодной испариной и заставило вскарабкаться в верхний коридор, чтобы легче было соображать. — Что ему стоило включить записывающий валик!.. И что тогда? Тогда ему и слов не понадобится для доказательств моего отступничества. Включит валик — слушайте, ревнители! Он, мол, меня провоцировал, а я, желая, чтобы крамола изверглась полностью, лишь подыгрывал ему… Что же, это капкан? И из него нельзя выбраться? — Мысль о спасении отчаянно билась, попав в глухой тупик сознания. Но вырвалась: — Спастись можно — игрой на опережение!»

Открыв на приборной панели радиофонную ячейку, Зл достал трубку и, заглядывая в записную книжку, набрал код офиса вершителя терцетного венка.

— Господин Кх? Простите за неурочное вторжение, это руководитель терцета Зл. Возникла экстренная необходимость доложить вам важные сведения о моем формальном коллеге Фр. Его экстремистские убеждения, которые он выбалтывает не стесняясь, идут настолько вразрез с насущными вероустановками, что я вынужден протестовать официально… Сможете ли вы удостоить меня аудиенцией?.. Спасибо, я уже на пути к вам…

«Так, во всяком случае, на темп я его опередил: Фр к радио не прибег, — оживая, подумал Зл и бросил «Магусту» в пике, в нижний коридор. — Скорее всего, это выигрывающий темп, но для надежности хорошо бы обставить его и на второй. А может быть, господин крамольник отмякает сейчас душой у любовницы или смакует в баре теплый хмельной виоль, позабыв и о терцетах, и обо мне?»

Господин крамольник в этот момент не помнил ни о любовнице, каковая у него действительно наличествовала, ни о виоле, который и впрямь любил. В состоянии крайней нерешительности, снедаемый душевными терзаниями, он медленно поднимался — намеренно пренебрегши лифтом, чтобы выиграть время, — по неудобным крутым ступенькам в офис господина Кх.

«Как я мог потерять рассудок? Так безмозгло раскрыться?.. Развел противоверную философию, впал в обреченческую футурологию — это же самоубийство!.. А ведь он в основном только поддакивал. Как же я не заметил голой, примитивной провокации?! Сперва лишь насторожился, а после понесло… Он наверняка включил записывающий валик — в часах или в ручке… А может быть, все это натянутые нервы?.. Но тогда зачем он подсел ко мне, зачем так грубо втянул в криминальный разговор?.. Стоит ему представить запись, и я — кучка пепла. Даже подводные работы сочтут недостаточным наказанием. Да-да, нечего себя обманывать: наговорил я этому провокатору именно на кучку пепла. Поэтому у меня нет выбора — я должен его опередить…»